«Проверь, — пишу сообщение следом, — кажется, я нашла тебе идеальный рингтон».

Проходит час, и еще один, а ответного сообщения не поступает, хотя мое отмечается, как прочитанное.

Теперь я, кажется, понимаю, почему рефлексия никогда не была моей сильной стороной — у меня на нее просто не находилось времени, всегда что-нибудь отвлекало.

Вот и сейчас, только я окунаюсь в грустный поток, как раздается звонок. Причем настойчиво так звонят, явно намекая, что в курсе того, что я дома. Спрятав телефон опять под подушку, иду открывать.

— Дождалась! — вместо приветствия говорит Катерина и протискивается мимо меня в коридор, меняет тапки, оборачивается ко мне, демонстрирует бутылку вина, сияя улыбкой, и требует: — Теперь жажду подробностей!

Потом рассматривает меня, удивленно вскидывает брови и уже неуверенно добавляет:

— Или не жажду. Я как-то не была настроена на трагедию. Сегодня выходной — так и знай! Всем полагается отдыхать, веселиться и все такое!

— Нет никакой трагедии, — жестом приглашаю ее на кухню и иду следом. — Так… обычная проза жизни.

Мы вскрываем вино, под которое долго болтаем. Катерина то ахает, то вздыхает, то хмурится, то улыбается, то смеется, то умильно складывает ладони, и как-то моя история уже, действительно, не выглядит грустной.

А, может, это вино. Кстати, оно же помогает мне вспомнить о том, что я обещала Макару передать номер его телефона подруге. Она записывает его, но энтузиазма пообщаться уже не заметно.

— Разонравился Алладин? — уточняю я. — А как же мечта об еще одной встрече?

— Ты знаешь, — говорит Катерина, мазнув по мне взглядом, — как-то я уже не уверена в этих волшебниках.

— С чего вдруг?

— Ну… у тебя вроде бы опытный джинн, а и тот до чего нас довел! — она многозначительно кивает на почти пустую бутылку вина. — Боюсь, после выкрутасов своего юного Алладина я вообще алкоголиком стану.

— Не бойся, я тебя в такой беде одну не оставлю, — клятвенно обещаю, помахивая бокалом.

И вдруг слышу, как в дверь снова звонят.

Ну и кто бы это мог быть? Открываю и понимаю — правильно, это тот человек, который не хочет оставлять в такой беде нас обеих. А именно — моя бабушка!

— Привет, ба, — целую ее, затаив дыхание, а услышав, как на кухне что-то звенит, добавляю громче, чтобы заглушить эти звуки. — Решила перед сном прогуляться?

Она ставит на пол пузатую сумку, снимает белое пальто, переобувается в тапочки, бережно пристраивает свою красную шляпу, наверняка мысленно сетуя, что я так и не завела для этого большую коробку, и оборачивается ко мне.

— Да, Оля, — подтверждает мою догадку. — Что-то не спится мне в последнее время. Так что я и вчера здесь прогуливалась. И позавчера тоже любовалась твоими темными окнами.

— Ба… — я совершенно теряюсь, не зная, как объяснить, почему меня не было дома, но она избавляет меня от терзаний.

— Так, ладно. Расскажешь, когда посчитаешь нужным. Конечно, хотелось бы пораньше, я как-то не уверена, что мне даровали вечную жизнь… — говорит она с легкой улыбкой. — Но я так долго жду от тебя и от Ильи хороших вестей, что какое-то время ради этого еще протяну.

— Ба, — говорю я, прекрасно понимая, что она намекает на появление внуков, — честно говоря, вариант с вечной жизнью мне кажется более вероятным.

Она задорно смеется, строго машет мне пальчиком и, почуяв ускользающую добычу, стремительно направляется на кухню, крикнув мне по пути:

— Оля, захвати, пожалуйста, мою сумку!

Сумка довольно тяжелая, так что у меня возникают определенные подозрения, но я все еще надеюсь, что повезет.

— Ты что, — ворчу я, подняв эту ношу, — берешь ее с собой на прогулку, чтобы отбиваться от хулиганов?

— Мне такая наука никогда не была нужна, — отмахивается бабуля, притормозив по пути. — У меня хулиганы получали балетные туфли, надевали обтягивающее трико, становились к станку, а потом ходили по струночке, боясь шантажа.

Нет, я слышала, что бабуля перевоспитывала мальчишек, которые стояли на учете в милиции, но думала, что она беседовала с ними об искусстве, знакомила с воспитанными девочками, чтобы у них было стремление измениться, или, к примеру, как с Витькой — заставляла лепить вареники и пельмени. Н-да, похоже, мне повезло и с годами моя бабуля стала куда добрее.

Кстати, о шантаже…

В какие годы бабуля преподавала?… Хм…

— Ба, — осеняет меня, — а мой шеф, Константин Викторович… тоже жертва балета? Он поэтому взял меня на работу?

— Не держи меня за тирана, — бабуля сверкает белозубой улыбкой и деловито поправляет прическу. — Зачем мучить балет теми, у кого нет способностей? Я просто отбила его от плохой компании, взяла на поруки и пристроила в секцию бокса. Знала, что из мальчика выйдет толк.

— И много у тебя было таких воспитанников? — я немного теряюсь от новостей.

— Ну… — бабушка задумчиво накручивает белый локон на пальчик, что-то подсчитывает, а потом выдает: — Думаю, моих связей еще хватит лет на пять твоих неожиданных увольнений. Но, знаешь, я верю в Костика — он хорошо стоит на ногах, так что с ним твое мнимое проклятие не сработает.

Мне бы такую уверенность.

Бабуля торопливо вплывает на кухню, я снова подхватываю сумку, и когда заношу ее, застаю умилительную картину — бутылки нет, бокалов и след простыл, а бабуля уже моет руки и посматривает с хитринкой на Катерину, которая не успела найти предлог и сбежать, а теперь вроде как неприлично.

— Ну что, мои дорогие незамужние девушки, — бабуля оборачивается и одаривает нас с подругой лучезарной улыбкой. — Закрепим мастер-класс на тему того, как не отбиваться, а притягивать к себе противоположный, прожорливый пол!

Катерина тихонечко стонет, и я ее понимаю. Сама не хочу сейчас шевелиться. Но бабушкин тон без вопросительных интонаций, так что отказ как таковой вообще не рассматривается.

— А у меня еще есть вареники и пельмени, — все же делаю я попытку спастись.

Катерина тоже ожесточенно кивает.

— Вот и отлично! — восклицает бабуля. — Теперь у вас будут и пирожки!

Аргумент, что мы их не едим, отметается заявлением, что завтра нам двоим на работу, и будет даже лучше, если мы их кому-нибудь раздадим.

— Надеюсь, варианты, с кем поделиться, имеются? — окидывает нас строгим взглядом бабуля.

— Родителей угощу, — сдается Катерина и принимается за работу.

— Главного бухгалтера? — выдаю свою версию, потому что не представляю, как подойду с этими пирожками к Фролу.

Вернее, слишком хорошо представляю, как это будет выглядеть с его стороны.