Чечек с жалкой улыбкою пыталась расправить лоскутки своихрозовых одежд, а Лиза так и замерла, растерянно уставясь на молодого султана.

Сеид-Гирей держал в руке белый шелковый платок, который, пообычаю, должен был опустить на плечо невольницы, которую выбрал для своего ложана эту ночь.

– Что такое? – спросил он негромко и вроде бы даже мягко. Ноу Лизы мороз прошел по коже. – Или вы забыли, что нынче пятница? Или меня здесьне ждали? А может быть, вы хотите, чтобы я набил этим пухом ваши утробы?..

– Повелитель мой! – Чечек тяжело рухнула на колени. – Оповелитель!..

В ее голосе звенел такой ужас, что Лиза поняла: спесивостьЧечек – не более чем личина. И она тоже всего лишь невольница, которая безумнобоится своего господина, властного и над жизнью ее, и над смертью, а значит,она ничем особенным не выделяется для него среди других. И если Лиза сейчасуступит охватившему ее страху и тоже падет ниц, она навсегда останется дляСеид-Гирея всего лишь трепещущей от страха пленницей, игралищем его мимолетныхприхотей. Это значит, она будет бесповоротно унижена, а пуще всего, потеряетвсякую надежду на возможность побега. Нужно сделать что-то, что-то!.. Мыслилихорадочно бились в голове, но холодный взгляд желтых глаз леденил ее.

О, она уже не раз видела такой взор на Востоке!

Это были воистину глаза мусульманина – спокойные, полныескрытого ровного огня, без тревоги, без порывов. В них не пылала жажда борьбыили исканий. Только собственное состояние, собственный покой или непокой имеютзначение; только возмущение духа или сердца может тронуть незамутненную,холодную чистоту этого взора.

Но как, о Господи, как же возмутить этот дух?!

Решение пришло мгновенно. Не заботясь даже о том, чтобыприкрыть оголенную грудь или поправить волосы, она кинулась вперед и пылкообняла Сеид-Гирея.

– О господин! – воскликнула она, и улыбка ее могла быослепить праведника. – Наконец-то ты пришел! Я так ждала тебя! – И она покрылалегкими, бессчетными поцелуями его окаменевшее от изумления лицо.

Позади раздался стон Гюлизар-ханым, полный животного ужаса.

Но Гюлизар-ханым, и Чечек, и опасность были где-то далеко.

Все существо ее сейчас напряглось в страшном, отчаянномусилии – поразить Сеид-Гирея, завладеть им любой ценой! Этим желанием, будтосладким ядом, были проникнуты ее поцелуи, прикосновения груди, дрожь ласковыхрук, стук сердца… И наконец она увидела, что под жаром ее взора лед в глазахСеид-Гирея начал таять! Знакомое, такое волнующее золотисто-зеленое сияниевспыхнуло в них, и улыбка чуть тронула твердые губы.

– Гюзель… Дюльберлик… Хаджике… Гюльбери… – Неотрывно глядяна Лизу, он называл женские имена, словно перебирал драгоценные камни, словнопримерял ей дорогие украшения. – Нет, Рюкийе, – сказал он, и звук его голосаотозвался трепетом во всем теле Лизы. – «Ах! Душа моя, Рюкийе-ханым!.. Любящийее Маджар Мустафа…» Много лет назад я увидел эту надпись на белой мраморнойплите на воротах крепости в Буджаке[53]. С тех пор я беспрестанно думал о ней,этой неведомой красавице, вызвавшей бессмертную страсть. Я представлял ее себе,искал среди других. Может быть, она была похожа на тебя?.. Рюкийе! Я буду зватьтебя Рюкийе.

Сеид-Гирей медленно поднял руку и положил на плечо Лизы свойбелый шелковый платок. А другой рукою он мягко коснулся ее волос, с которыхосыпался белый пух, словно легкие снежинки…

* * *

Ни свет ни заря где-то совсем рядом закричал петух.Помстилось, что ли?! Лиза вскинулась, со сна перепугавшись, и увидела, чтоСеид-Гирей тоже не спит, а, приподнявшись на локте, смотрит на нее.

Устыдившись, Лиза вновь прилегла. Она не знала, что ейтеперь делать. Бог весть, как у них, у султанов, водится! Может, ей надобнобегом с ложа бежать? Или, едва открыв глаза, бить поклоны? Или молиться?..

Ее раздумья перебил новый петушиный крик. Лиза невольновздрогнула, и Сеид-Гирей чуть улыбнулся:

– Не бойся. Это мой любимый петух. Когда я провожу ночь в гареме,его тоже приносят сюда. Скоро ты его увидишь: он большой и белый, хотя,конечно, не столь белоснежный и огромный, какого видел на первом небе пророкМагомет. Тот петух гребнем доставал до второго неба, отдаленного от первого напятьсот лет путешествия. Он каждое утро приветствует Аллаха и криком своимбудит всех тварей земных.

Он говорил очень серьезно, медленно и нараспев. Лизаслушала, будто сказку, зачарованно распахнув глаза. Но вот Сеид-Гирей умолк, иона огорченно вздохнула.

– Расскажи еще! – попросила Лиза, устраиваясь поудобнее,свернувшись клубком, будто кошка.

Он тихо засмеялся.

– О ты… Рюкийе!.. А ты не боишься меня, что так смела всловах?

Лиза смотрела на него нерешительно. Какой ответ он хочетуслышать? Да? Нет? Ох, все равно не угадать! Так не лучше ли просто сказатьправду?

– Боюсь, – кивнула она так резко, что вьющиеся русые прядизанавесили лицо, будто бледно-золотистая чадра. – Когда ты смотришь на меня имолчишь. А когда рассказываешь, не боюсь.

– Ну не могу же я рассказывать с утра до ночи! – Он мягкоотвел с ее лица волосы и теперь смотрел на нее, как на ребенка.

– Отчего же? Можно и не с утра до ночи. Надо и поесть, и… и…– Она хотела сказать «отдохнуть», но молнией мелькнуло воспоминание о буйствепрошлой ночи, и Лизу в жар бросило. Наверное, он тоже подумал об этом, потомучто взгляд его стал пристальным, а рука, которой он небрежно поглаживал Лизинообнаженное плечо, вдруг с силой стиснула его.

– О ты, Рюкийе… – повторил он как-то странно, словно бынедоумевая. – Щеки твои медом торгуют! Да что ты такое? Ты неумела в любви инеловка. Ты застенчива, хоть и желаешь казаться бесстыдной. Ты не в силах долгоподдерживать огонь, мгновенно вспыхиваешь и мгновенно сгораешь. Но что заволшебный трепет таится в кончиках пальцев твоих? Отчего так сильны твоиколени? Что за шелковые тиски сокрыты в глубинах лона твоего? Почему я, владеятобою, радею не только о своем, но и о твоем восторге? Зачем мне это? Каксмогла ты заставить меня забыть самого себя?..

Он опрокинул ее на подушки, нависая над нею, и спрашивалпочти с тревогою, почти с неприязнью.

– Ты опасна, – проговорил он через некоторое время, впрочем,довольно ласково, и она облегченно перевела дух. – С тобою я позабыл обо всехсвоих заботах.