На нее смотрела тонкая и высокая красавица с розово-смуглымот степного загара лицом, озаренным большими серо-зелеными глазами в крутозагнутых, подчерненных ресницах под тонкими дугами бровей. На высоком лбу,словно алмазная пыль, мерцали блестки, нанесенные опытною рукою Гюлизар-ханым,а меж бровей вызывающе алела крошечная нарисованная родинка. Легкая усмешкаиграла в уголках губ, но на дне прозрачных глаз таилась легкая печаль,придававшая этому милому лицу странную загадочность. Одета она была в короткиеи узкие, не достигавшие даже щиколоток шальвары из золотисто-зеленоватойузорчатой парчи и длинную, почти до колен, белую рубаху из тончайшего кашемира– просвечивали даже очертания груди! – затканную столь мелкими золотыми исеребряными цветочками, что они были различимы лишь при движении, когда вдругначинали мерцать и переливаться. Поверх рубахи была надета коротенькаябезрукавка из серого серебристого шелка с узкими темно– и светло-зелеными, атакже огненно-алыми полосками. И это был весь ее наряд, если не считатьтоненьких, будто колечки, бизеликов[49] на щиколотках босых ног и белогокисейного плата на голове, перехваченного узким серебряным налобником, скоторого свешивались коротенькие низки мелких речных жемчужинок ипрозрачно-зеленых бусинок.

Впрочем, прежде чем выйти из покоев, Гюлизар-ханым велела ейнабросить еще и длинное белое покрывало, как можно лучше спрятав лицо.

Они шли, и Лиза не переставала дивиться красоте и величинесада, поражавшего глаз прелестью раннего цветения, а слух – пением птиц ижурчанием неисчислимых фонтанов.

В глубине сада виднелись очертания дворца, и Лиза, вспомниввысоту стен и уединенность этого местечка, поняла, что бежать отсюда будеточень трудно…

«Все равно уйду, тайком, под покрывалом, – поклялась себе Лиза.– Вот как Бог свят, уйду!»

Не ведала куда; не ведала как; не ведала когда…

Гюлизар-ханым не дала додумать, подтолкнула в спину, и Лиза,поднявшись по широким белым ступеням, вошла наконец под своды султанскогодворца.

Они оказались в просторных покоях, увешанных шелками,устланных коврами и усыпанных маленькими разноцветными подушечками в такомбеспорядке, словно здесь была спальня доброго десятка женщин. Однако тут неоказалось ни души, и Гюлизар-ханым недоуменно вскинула брови. Но вот откуда-топослышался женский смех, и мрачное лицо Гюлизар-ханым слегка прояснилось. Онасдернула с Лизы покрывало, расправила легкий белый плат и подвела к ковровойзанавеси, из-за которой доносился высокий томный голос, выпевавший страстныеслова:

Молва гласит: ты целуешь,

Ласкаешь ты, не любя!

Если все это правда,

Я буду любить тебя!

Гюлизар-ханым откинула занавес и вдруг чихнула, а за ней иЛиза.

И было от чего! В воздухе реяли снежинки, облаком вздымаясьнад сугробами. Но это были не сугробы, а груды пуха и пера. Несколько татарок,одетые в полосатые рубахи из басмы, как и все служанки этого дворца, повязавголовы платками, усердно наваливали тонко дранное перо на разостланнуюхолстину.

По углам полулежали тщательно насурьмленные и нарумяненныеженщины, все больше совсем молоденькие черкешенки. Обедневшие кавказские князьяохотно продавали своих сестер и дочерей в гаремы богатым крымчакам, беям, мурзами султанам, ибо те никогда не скупились ради женской красоты.

Помнится, еще Леонтий рассказывал ей, что больше ста летназад любимейшая жена османского султана Солеймана Хуррема, имевшая большоевлияние на мужа, звалась Роксоланою, то есть русской. Ее похитили татары вгороде Рогатине, где отец ее был священником. Да и перекопский хан Сагиб-Гирейбыл рожден от русской и сам на русской женился. Равно и многие придворные, идаже янычары этих властителей имели в своих жилах капли славянской крови, а такжелюбили видеть в своих гаремах прекрасных роксолан. Впрочем, все гаремницы былиодеты и причесаны одинаково, по-татарски: в зеленых и розовых турецких фесках скистями и позументами, в разноцветных шальварах, полосатых сорочках и узкихкафтанах, туго перепоясанных парчовыми кушаками; на ногах папучи – остроносыесафьяновые полусапожки, шитые золотом и серебром. Все эти одежды, пусть оченьяркие и нарядные, делали женщин почти одинаковыми, словно горошины из одногостручка.

Здесь оказалась только одна женщина славянского типа, одетаясовсем иначе, и всякий взор невольно приковывался к ней. Что-то неуловимознакомое почудилось в ней Лизе… Но тут же она поняла, что, конечно, ошиблась:эту женщину она не знала.

Она стояла над татарочками, дравшими перо, и придирчивонаблюдала за ними, беспрестанно укоряя то одну, то другую, щедро раздаваяупреки, злые шутки, щипки и тычки. Лиза подумала, что это может быть толькомалороссиянка, причем самого невысокого происхождения, ибо именно они особливопристрастны к этой нелегкой работе – заготовке пера и пуха для своих мягкихпостелей.

Черные, с яркой рыжинкою волосы ее были заплетены в дветолстых и длинных косы, перевитые жемчужными нитями, а белые плечи, роскошнаягрудь, пышные бедра и розовый, весь в приманчивых, мягоньких складочках животлишь слегка прикрывались облаками тончайшей индийской кисеи; и только еесокровенное пряталось под парчовою перевязью, затянутой таким затейливым узлом,что ясно было: узел сей не более чем хитрая приманка для мужчины, ибо распутываниевозбудит его ничуть не меньше, нежели созерцание этого умело обнаженного тела.

Лицо ее было так же красиво: соболиные крутые брови, тениресниц на бархатистых щеках, ясные карие глаза, маленький вишневый ротик. Ясныекарие очи вдруг помрачнели, и пухлая нижняя губка неприязненно оттопырилась.

– Кого это ты привела, Бурунсуз? – спросила резко.

– Сколько раз я говорила тебе, Чечек, не смей так называтьменя! – вскричала Гюлизар-ханым. – Не то…

– Не то что? – Настроение сердитой красавицы, услышавшейобиду в голосе черной великанши, мгновенно улучшилось.

«Чечек! – Лиза поморщилась. – Цветок! Красивое имя, да и онакрасива. Что ж, говорят, и змея красива… только зла! Но что означает«бурунсуз»? Почему так обиделась Гюлизар-ханым?»

– Так что ты намерена сделать, Бурунсуз? – повторила Чечек.– Пожаловаться повелителю? Ах, не смеши меня! – Она делано хохотнула. –Берегись, как бы я ему не пожаловалась. Уж я-то найду, что сказать. Ты менязнаешь!

– Знаю, знаю, – буркнула Гюлизар-ханым, склоняя голову.