– Могу я вам что-нибудь предложить? – указал он на скромный бар под зеркалом.

– Нет, спасибо, мы уже перекусили в самолете, – отказалась Тина.

Сабина подошла к окну и посмотрела вниз на узкую долину, где река Бругг поворачивала между скалами в сторону Браунау. Она вытерла рукой пот с шеи и заметила, что опять подрагивает от озноба.

– Здесь прохладно.

– Да, приятная прохлада, – сказал патер. – Солнце почти не светит в эту долину. Только пару часов в разгар лета.

– Обстановка в монастыре довольно спартанская, – заметила Сабина. – Даже ваш кабинет. – Она указала на шкаф, книжную полку и тяжелый деревянный стол с лампой. К розетке был подключен старый громоздкий ноутбук, который казался анахронизмом в этом помещении.

– Это не просто кабинет, а квартира священника, – исправил ее патер и спрятал руки в сутане. – Слишком много людей тратят деньги, которых у них нет, чтобы купить вещи, которые им не нужны, дабы впечатлить людей, которых они не любят.

Сабина переварила замечание патера. Это высказывание могло бы прозвучать из уст ее сестры, которая жила с дочерьми в скромных условиях.

– Красиво сказано.

– И чтобы избежать этого, я стал священником.

– Вы сказали, что это ваша квартира, – повторила Сабина. – Это означает, что вы здесь живете?

Он кивнул:

– Так и есть. Так как для сестер каждый день проводится служба, священнику отвели собственную квартиру. Это нормально для монастыря такого размера с собственной церковью. К тому же я опекаю сестер, отвечаю, так сказать, за их душепопечение.

– И это все? – напрямую спросила Тина.

Он снисходительно улыбнулся.

– Честно говоря, нет! Но я живу здесь так уединенно, потому что учусь, – он взглянул на свой ноутбук, – и попутно пишу диссертацию.

– О чем? – поинтересовалась Сабина.

– Биоэтика, – ответил он и пояснил: – То есть представления мировых религий о том, насколько ответственно наука должна обходиться с жизнью.

Сабина кивнула.

– Как интересно! Давайте лучше поговорим о настоятельнице и тогдашних происшествиях. – Тина перешла непосредственно к теме визита. – Я слышала, что настоятельница была известна своей религиозной манией. Она знала о насилии над монахинями? Если да, как такое возможно?

Патер Михаэль Хасс развел руками.

– Официально никогда ничего не предпринималось, чтобы расследовать те случаи или прояснить слухи. А так как церковь замалчивала происшествия, а жертвы постарались вытеснить их из памяти, со временем реальность смешалась с дичайшими слухами. Я могу рассказать вам лишь то, что знаю.

– Пожалуйста. – Голос Тины по-прежнему звучал требовательно.

– Но сначала я должен прояснить одну вещь. Случаи сексуального насилия над монахинями были исключительно редкими.

– Чему вы уж точно рады, – дерзко заметила Тина.

Патер тяжело вздохнул.

– Прежде всего это касалось молодых женщин, которые жили тогда в нашем интернате, – умственно и физически отсталые девушки, высланные сюда в послевоенные годы. Это они на протяжении многих лет подвергались насилию.

– И руководство интерната ничего не предпринимало? – спросила Сабина.

– Интернат не был государственной школой, – объяснил патер. – Девушки находились под присмотром сестер, которым было дано право преподавать. В интернате было два школьных класса с собственными умывальнями и спальнями, но остальное время девочки проводили в монастыре с монахинями.

– Это не ответ на вопрос, – заявила Тина. – Если ходило столько слухов и так много людей знало о насилии, почему те случаи не расследовали?

Патер пожал плечами:

– При достаточном количестве денег можно устроить так, что тайны останутся тайнами.

– Вы можете конкретизировать?

– Я слышал, что тогдашнего шефа полиции Браунау подкупили – и некоторых других людей на высоких должностях.

– Например?

– Церковного и городского советников.

– Кого еще?

– Старого деревенского врача. Но, как я уже сказал, это только слухи. Некоторые женщины «необъяснимым образом» заражались сифилисом, что было бы равносильно скандалу, поэтому врачу якобы платили за то, чтобы эта информация не просочилась.

– Врач и шеф полиции еще живы?

Патер покачал головой.

– Оба умерли в конце девяностых, и из других тоже никого не осталось в живых. Они брали деньги и закрывали глаза на происходящее. – Он сглотнул. – Весь чертов город закрывал глаза.

– И Вальтер Граймс тоже в этом участвовал, – добавила Сабина.

– Бывший садовник, да. Ему платили за то, что он приводил клиентов к женщинам через черный ход. Констанс Феличитас, настоятельница, рассказывала мне, что в те вечера, когда в интернат приходили мужчины, она молилась по десяти четкам.

– То есть она обо всем знала?

Патер кивнул.

– И все равно ничего не предприняла?

– Ничего не предприняла? – Патер грустно взглянул на нее. – Это была ее идея! Она все организовала и даже поддерживала.

У Сабины на мгновение перехватило дыхание, затем она глубоко продохнула.

– Тоже из-за денег?

Он сжал губы и помотал головой.

– Я только один раз говорил с ней об этом – одной ночью, когда у нее снова началась тяжелая депрессия и ей нужно было кому-то излить душу.

– Она исповедовалась вам?

– Нет, иначе я не мог бы вам ничего рассказать. За бутылкой вина в ее гостиной мы свободно говорили о тех случаях. Это было ужасно. Она называла молодых женщин шлюхами Сатаны. А все произошедшее – справедливым божьим наказанием. Таким способом она хотела выбить из них похоть и сделать их целомудренными.

– Массовыми изнасилованиями? – вырвалось у Сабины.

– Констанс Феличитас в юности саму изнасиловали солдаты во время войны… – Он сделал паузу. – Стеклянными бутылками, которые вставляли ей во все естественные отверстия. Это событие ее… так скажем… изменило. Она была благодарна за такой опыт. И называла саму себя очищенной. Очевидно, она думала, что другие женщины тоже должны пройти через этот процесс очищения, чтобы избавиться от постыдных мыслей и сексуального влечения и научиться любить Бога всем сердцем.

– Но это же патология! – возмутилась Тина.

– Старый метод выбивания клина клином, – ответил патер. – Так родители заставляют своего ребенка выкурить пачку сигарет, пока того не начнет рвать, чтобы он никогда больше не прикасался к табаку.

Сабина поморщилась. К счастью, таких методов больше не существует – или, по крайней мере, они крайне редки.