– Ты же ферму ненавидишь!

– Это все в прошлом. А тебе там всегда очень нравилось.

– Ну да, если побыть недолго, но так… Я не могу уехать, мама, – твердо сказала Анна, усилием воли стряхивая с себя сытую дрему. – На работе обещают разрешить мне стать водолазом.

– Что разрешить?!.

До сих пор Анна ни словом не обмолвилась про водолазное дело: опасалась натолкнуться на холодное равнодушие матери.

– Я не могу уехать, – повторила она.

Мать ужаснулась: откуда ни возьмись возникло препятствие, которое она не могла толком осмыслить.

– А я уже со всеми переговорила, – высоким срывающимся голосом сказала она. – Нас там ждут с нетерпением.

– Поезжай. Я останусь тут.

Мать вскочила на ноги, опрокинув стул.

– Это исключено, – заявила она.

И тут Анна поняла, что за бифштексом с картошкой, за вишнями, а возможно, и за долгим объятием крылся страх: вдруг дочь начнет возражать? Хоть раз в жизни доводилось Анне слышать про незамужнюю девушку, которая живет совсем одна? Не считая, конечно, старых дев, вроде мисс Девитт на втором этаже, которую дети считают ведьмой. Нет, не доводилось, потому что незамужние девушки не живут поодиночке; да, есть девушки особого сорта, но они, само собой, не в счет: Анна же не такая. Что подумают соседи? Кто встретит ее дома после рабочего дня? Кто сготовит ей завтрак и ужин? А что будет, если к ней в квартиру заберется по пожарной лестнице злоумышленник? А вдруг она заболеет или поранится?

На это Анна заметила, что она может поселиться в гостинице для женщин; в свое время мать именно так и сделала по приезде в Нью-Йорк. Да, но то были другие времена, а сейчас немцы могут начать блицкриг, и как Анна намерена спасаться? А если враги предпримут вторжение с моря? Закрыли же гавань в ноябре прошлого года из-за подобной угрозы. Да что далеко ходить: прошлым летом немцы высадились на Амаган-сетт-Бич. Кроме того, ты понятия не имеешь, что происходит в этих гостиницах для женщин.

Поскольку мать жаждала скорее уехать, а Анна твердо решила остаться, исход их спора был предрешен. Анна поняла это сразу и довольно спокойно опровергала все аргументы матери: на третьем этаже живут Фини, в этом же квартале живут семейства Йовино и Муччароне; Перл Гратцки – недалеко от здания районной администрации, а Лилиан Фини – на Манхэттене. В случае чего она может оставить записку тете Брианн в ее многоквартирном доме в Шипсхед-Бей. Если понадобится, на помощь придет и мистер Восс, начальник ее цеха. Водолазные тренировки будут заканчиваться поздно, стало быть, дома она будет только спать. Да и вообще, в Бруклине полным-полно молодых женщин, у которых мужья далеко от родины. Чем от них отличается одиноко живущая Анна?

И вот, в воскресный день конца января, через пять недель после похорон Лидии, Анна помогла загрузить два чемодана матери в багажник такси. Завтра утром мать сядет на “Бродвей лимитед”, доедет до Чикаго, пересядет на “Четырехсотый” (шикарный подарок от сети “Лобстер Кинг”) и к вечеру следующего дня прибудет в Миннесоту.

Вокзал “Пенсильвания” был забит солдатами с одинаковыми коричневыми вещевыми мешками из грубой шерсти. Анне нравился гомон их голосов, кудрявые струйки сигаретного дыма. Они вошли в Большой зал ожидания, Анна села возле матери и стала наблюдать за голубями, порхавшими под сотовидным потолком. Анна чувствовала, что ей надо бы поговорить с матерью на прощанье, но ничего путного не приходило на ум, одни банальности. Обе медлили, выжидали, и вот уже надо спешить в главный, продуваемый насквозь вестибюль и спускаться по лестницам на платформы. Два солдата поднесли им чемоданы. Анна шла следом, в душе нарастало волнение, как будто она тоже сейчас сядет на поезд и уедет. Может, она и вправду хочет уехать в Миннесоту? Нет. Она хочет, чтобы уехала мать.

Матери тоже очень хотелось поговорить с дочкой о чем-то важном; именно поэтому она попрощалась с Перл и Брианн еще накануне вечером и поехала на вокзал только с Анной.

– Мне тошно думать, что ты затоскуешь тут в одиночестве, – уже на платформе пробормотала она.

– Не затоскую, – сказала Анна.

Ей трудно было себе представить, что она может тосковать в одиночестве, она – человек самодостаточный.

– Я буду писать тебе каждый день. И первое письмо отправлю завтра, из Чикаго.

– Хорошо, мама.

– Звони в любое время. Я оставила тебе полную коробку мелочи. На ферме телефон в главном доме, но если я вдруг отлучусь, кто-нибудь позвонит в колокольчик.

– Я помню.

Все это было ни к чему, но Агнес не могла остановиться:

– Миссис Муччароне охотно согласилась стряпать для тебя. За эту неделю я ей уже заплатила. Завтра по дороге домой загляни к ней и забери еду.

– Хорошо, мама.

– А утром верни посуду.

– Само собой.

– Не забывай отдавать ей продуктовые карточки.

– Конечно, не забуду.

– А Лидию будешь навещать?

– Каждое воскресенье.

Раздался свисток к отправлению. Агнес чувствовала, что дочь с нетерпением ждет, когда она наконец уедет. Ей захотелось приникнуть к Анне, будто, если она обнимет ее и прижмет к себе, в дочке проснется потребность в таких объятиях. Она крепко обхватила Анну, надеясь пробудить глубоко скрытые в душе дочери запасы нежности. На миг ей помстилось, что она обнимает мускулистые плечи не Анны, а Эдди. Это было прощальное объятие со всей ее прошлой жизнью: с мужем, дочерью, с хрупкой младшей дочкой, которую она любила больше всех. Агнес вошла в спальный вагон второго класса и помахала Анне из окна. Поезд тронулся, в воздух взлетела стая трепещущих рук. И тут Агнес осенило: это же та самая станция – а может быть, даже та самая платформа, – на которую она приехала семнадцатилетней девочкой в поисках счастья. “Вот и конец повести!” – думала она и махала, махала.

Поезд круто свернул за угол, и руки разом опустились, словно кто-то обрезал шнур, державший их в воздухе. Провожающие быстро разошлись, и платформу заполнили другие путешественники, для которых уже подали поезд, но по другую сторону платформы, и новая толпа близких людей набежала их провожать. Анна стояла как вкопанная и смотрела на опустевшую колею. Потом поднялась в вестибюль, уступая дорогу торопившимся к поезду солдатам и их родственникам. И тут до нее стало доходить: ей уже некуда торопиться. Непривычное ощущение. Всего несколько минут назад она, как эти вот люди, торопливо бежала по ступенькам, а теперь ей незачем спешить или даже просто куда-то идти. Это странное чувство усилилось, когда Анна опять вышла на Седьмую авеню. Уже вечерело; она стояла и не могла решить, куда ей двинуться, налево или направо. В жилые кварталы или в центр? Деньги у нее с собой есть; она может пойти, куда вздумается. Как она жаждала освободиться от постоянной заботы о матери! И вот она, вожделенная свобода – эта внезапная расслабленность; она напоминает те мгновенно упавшие руки провожающих, едва поезд свернул в сторону.