Когда он добрался до особняка Червинских, уже смеркалось. Свет горел только в нижнем окне. Он долго звонил, пока наконец не вышла пожилая русинка – служанка, оставленная хозяевами присматривать за домом.

Вся семья, по ее словам, уже две недели как выехала. Капитан спросил ее про свое письмо. Она как-то странно посмотрела на Белинского и, опустив глаза, ответила, что его письмо отправила вслед за ними по адресу гостиницы в Бухаресте, где они остановились, ожидая визы в Австрию.

Капитан возвращался в мрачном настроении – придется ли еще когда-нибудь свидеться? Смущало еще то обстоятельство, что его письмо будут читать цензурные чиновники, которых наверняка шокируют откровения российского офицера.

– Капитан, – окликнул его знакомый голос, когда он шел по Карла Людвига. У дверей готеля «Бристоль»[144]стоял улыбающийся Грудский. – Я ожидал увидеть вас уже в орденах, а вы, я вижу, особенно и не спешите приступать к службе? – оглядел он с ног до головы одетого в цивильную одежду капитана.

Белинский ответил улыбкой и пожатием руки.

– Помнится, мы договаривались встретиться во Львове и отобедать в «Жорже»? – не выпускал его руки Грудский.

– Я, право, не знаю… – попытался уклониться капитан от неожиданного предложения человека, состоящего под наблюдением охранки.

Но Грудский был непреклонен:

– Да бросьте, капитан, в наше время такие встречи не могут быть случайными – это судьба, что и следует непременно отметить. Позвольте пригласить вас в мою гостиницу, тут в ресторане тоже неплохо кормят.

Белинский сдался: в конце концов, час-другой ничего не решает, а пара рюмок коньяка только развеет невеселые мысли.

Они зашли в ресторан, выбрали столик у окна, сделали заказ.

– Вы по-прежнему занимаетесь своими исследованиями среди гражданского населения? – спросил капитан.

– Да, хотя официально я сейчас уполномоченный агент по розыску мехов и кожи для войск.

– И насколько ваши поездки результативны?

– Весьма, – самодовольно кивнул Грудский. – В столице можно заметить явные изменения. Кое-кто из министров решился наконец открыто признать, что преследования евреев в Галиции имеют место. Правда, в целом правительство еще бессильно что-либо предпринять – вы же знаете, в Ставке главнокомандующего не любят, когда гражданские вмешиваются в их дела. А как вы, капитан? Расскажите, ведь вы, кажется, направлялись в штаб армии Брусилова? Или вас перехватили гражданские ведомства губернатора Бобринского? Кстати, вы не слышали, ходят слухи, что он сдает дела Федору Трепову? Попробуйте этот замечательный хлеб – его пекут в Куликове, и так пекут, как нигде…

Они продолжали беседовать, не обращая внимания на человека с характерной внешностью филера, который прохаживался по мостовой мимо окна, бросая на них изучающие взгляды.

Санкция на повторный обыск в палатах Шептицкого поступила незамедлительно. Рано утром одиннадцатого февраля 1915 года в арку резиденции греко-католических епископов с фигурами святых римской и греческой церквей въехали автомобили с жандармами. Вся униатская юридика[145]была оцеплена полицейскими. Викарию было приказано снять замки в подвальных помещениях, куда тотчас препроводили Геца. Он указал место, и саперы принялись за работу. Вскоре в проеме взломанной стены показалось помещение размером пять на полтора метра, до потолка заваленное деревянными сундуками, корзинами и чемоданами с церковной утварью: подсвечниками, столовым и церковным серебром с гербами митрополии, наперсными крестами, панагиями… Под всем этим, уже в земле, оказались еще восемь металлических ящиков, заполненных документами. Все обнаруженное было поднято в библиотеку митрополита, и жандармские офицеры занялись поисками «политико-пропагандистской переписки» хозяина дворца.

Даже беглый осмотр документов показал, что цель обыска достигнута. Материалы носили явно политический характер: секретная переписка графа с эрцгерцогом Францем-Фердинандом, деятелями националистического «Союза освобождения Украины» в Вене, командующим легионом сечевых стрельцов. Здесь же было послание императору Францу-Иосифу, в котором Шептицкий представлял свой план переустройства «русской Украины» в духе казацких традиций под протекторатом Вены:

«Как только победоносная австрийская армия вступит на территорию русской Украйны, нам предстоит решить тройную задачу: военной, правовой и церковной организации края… эти области возможно полнее отторгнуть от России и придать им характер области национальной, от России независимой, чуждой державе царей…»

Участвующие в обыске Белинский и Новосад просматривали документы церковно-исторического характера. Но в старопечатных книгах и рукописях, папских буллах, хартиях и грамотах польских королей и австрийских императоров, восходящих к XVI веку, не было и намека на историю с «дьявольской лягушкой».

Оставив Новосада за чтением родовых бумаг графа, Белинский решил поближе ознакомиться с епископской резиденцией и монастырским садом. Он прошелся по митрополичьим палатам, представлявшим собой настоящий музей восточного церковного искусства, и через ажурную браму с каменными вазами вышел в сад. Перед ним открылся огромный парк с тремя террасами, крещатой планировкой опоясывающий дворец. Казалось, что все здесь: камни, ограда, старые деревья, земля и даже воздух были пропитанны духом пережитых веков.

Неожиданно забили колокола. Вспомнилась интересная деталь из истории с Войцеховским, которую упомянул Новосад: когда после продолжительной езды в экипаже по городу старого мастера с завязанными глазами привезли на место, он удивился, услышав совсем рядом знакомый колокольный звон церкви Святого Юра. Ошибиться он не мог, ведь она была по соседству с его домом, и эти звуки он слышал по несколько раз в день.

Осмотр вещей закончился, жандармы принялись за составление описи изъятых материалов. Новосад решил еще раз внимательно осмотреть личные вещи митрополита. Они находились в двух обитых декоративными металлическими полосками сундуках. В подвале они были глубже других зарыты в землю. В первом лежали литургическое облачение, наперсные кресты и шкатулка с монетами – очевидно, предмет юношеской увлеченности митрополита. Во втором – иконы и серебряный ковчежец.

Форма инкрустированного камнями сосуда ему что-то смутно напомнила.

С минуту он всматривался в ее позолоченный овал, пока не догадался: она точно передает форму лягушки на гравюре профессора Савроня.

Прапорщик не удержался и открыл ковчежец. Но там, к его удивлению, вместо мощей лежал небольшой пергаментный свиток. Осторожно, чтобы не повредить печать на опоясывающем шнуре, он отогнул край пергамента. На тонкой коже он увидел какие-то начертания, что-то наподобие плана или схемы.