Комбаты, оценив обстановку, решили, что кидаться на вторую линию траншей бесполезно, и приказали усилить натиск на фланги. Если не удастся пройти вглубь, то не мешает раздвинуть пошире этот проклятущий «пятачок».

Цепочка рот, удерживающих отбитый участок первой траншеи, была жидкой. До предела растянутая тонкая ниточка. Нажми на нее — и она лопнет, расползется, а смять концы не составит труда.

Это понимали все. Понимал Сиверцев, требовавший подкреплений, понимал лейтенант Нищета, сидевший в развороченном доте, хотя и имел право отвести остатки штурмовой группы под укрытие берегового откоса и подождать, пока батальоны, которым разведчики проткнули щелку в обороне противника, покрепче сядут в траншее.

Мог отвести… Но Нищета знал, что он этого не сделает, даже если получит приказ Барташова. То, что заставляло разведчиков оставаться в цепи, было выше приказа. Долг не позволял разведчикам уйти, хотя они и сделали свое дело, хотя осталась их в живых половина…

Немецкие батареи, скрытые за лесом, вдруг прекратили обстрел. Смолк рыкающий, клекочущий посвист снарядов, скрипучее шелестение мин, оглушающие разрывы. Казалось, устали немцы, а может, поняли, что артогнем не выковырнешь из траншеи упрямых «иванов».

На плацдарм, на солдат, обалдевших от грохота взрывов, навалилась тишина. Она ошарашила неизвестностью, накаленной и непонятной.

— Гляди-ка, кончилась стрельба, — удивленно сказал Юрка Попелышко и вытер рукавом лицо. — Смотали фрицы манатки! Теперь и покурить можно… А здорово мы им по морде дали, товарищ лейтенант!

Нищета повернул грязное, со ссадиной на лбу лицо и недовольно поглядел на Юрку.

— Ты, курский соловей… Рано расчирикался, — хмуро сказал он, — Гляди, как бы мы еще сами кровью не умылись…

Юрка, обиженный словами лейтенанта, повернулся к Орехову. Но тот будто и не слышал разговора. Не шевелясь, лежал он за стенкой и вглядывался в кудрявую, мягкую издали опушку лесопосадки. Елочки и сосны на таких посадках стоят аккуратные и старательные, как первоклассники в первую школьную неделю.

За бруствером темнели низкие пни. Наверное, по краю поля в излучине был лесок. Когда немцы строили траншею, лес спилили. Бревна пустили на накаты, горбылями и плахами укрепили стенки, из верхушек наделали стояков и кольев. Аккуратный народ немцы. Пеньки спилили по самую землю. Из травы едва видать.

Между пеньками разросся иван-чай. Пурпурные головки его выглядывали из зелени травы. Торчали, как растопыренные пальцы, узкие, с темнотой к средине листья. Хорошее растение иван-чай. Первым поселяется на вырубках, на гарях. Тянется вверх, раскидывается по сторонам, а под его защитой проклевываются из земли молодые березки и осинки. Поднимется поросль, погубит иван-чай, своего защитника. Но не беда, иван-чай свое дело сделал. Как зацветет он, пчелы его навещают, а к осени, когда лист в силу войдет, его можно насушить и вместо чая заваривать. Лугом такой чай пахнет, прелью зеленой и горьковинкой листвяной.

Люди друг друга убивают, деревья под корень пилят, а иван-чай растет. Его же не заставишь: не расти… Повременить, пока война кончится.

Солнце уже припекало. Маскировочные брезентовые костюмы высохли и жарко липли к телу.

Хорошо бы сейчас полежать в лесу, раскинув руки, и посмотреть, как солнце бьет сквозь кружево ветвей и расстилает на траве узорные ковры. Ощутить, как пахнут желтые медуницы и фиолетовые головки клевера.

— Попить бы, — сказал Смидович. — Утром воды по горло было, а сейчас и капли нет.

— Может, к речке сбегать? — предложил Попелышко.

— Не пройдешь, зацепят, — ответил лейтенант. — Харитошкин, у тебя не завалялась фляга? Ты человек запасливый.

— Кабы был запасливый, так догадался бы с собой штаны лишние захватить, — невесело ответил Харитошкин. — С голым задом приходится воевать… Эх, достать бы мне того фрица, что на меня ракеты кинул! Я бы его, паршивца, по винтикам разобрал…

Юрка покосился на прорехи сержанта и перешел на край блиндажа. Так, чтобы между ним и Харитошкиным находились лейтенант и Орехов.

Николай вгляделся в лесопосадку и тревожно крикнул:

— Идут!

— Кто идет? — не понял Попелышко.

Он подскочил к Орехову и высунул голову из-за бруствера.

Сначала он ничего не разобрал. Возле зеленой каемки посадок вроде выросли стожки сена? Но еще больше он удивился, когда стожки расползлись по сторонам, зашевелились, как живые, и двинулись по полю.

— Танки, — почему-то шепотом, похожим на сдавленный глоток, сказал Орехов. — Танки это, Юрка.

Попелышко невольно втянул голову в плечи. На дальнем краю пустоши двигались не стога, а немецкие танки. С пушками на башнях и пулеметами. С броней, которую не пробьет очередь автомата, не прошибет винтовочная пуля. Многотонные неуязвимые чудища ползли на Юрку.

Один… второй… третий… десятый.

Десять танков катили прямиком на Юрку Попелышко, у которого в руках только автомат и нож. Через пятнадцать минут они окажутся здесь. С грохотом и лязгом навалятся на траншею. Задрожит земля, обрушатся стенки и живьем похоронят Юрку.

Холодный пот выступил на лбу. Мелко задрожали колени, и тело само собой сползло с бруствера. Юрка прижался к шершавому, разорванному бетону и оглянулся назад. Еще ведь можно убежать: ящерицей метнуться из траншеи и спрыгнуть с обрыва к реке. Туда танки не пройдут, потонут. Там они не достанут Юрку Попелышко.

Юрка повернул лицо и в упор встретился с напряженными глазами лейтенанта.

— Вот тебе и «сматывают манатки», товарищ Попелышко, — раздельно сказал лейтенант. — Намнут еще нам холку…

Оттого, что Нищета назвал Юрку — «товарищ», тот вдруг ощутил, как крепко и незримо связаны все шестеро, что лежат в разбитом блиндаже. Как едины они и ответственны друг перед другом. И порвать эту невидимую связь, повернуться к ней спиной нельзя.

Попелышко ужаснулся своим мыслям, своему страху. Хоть зубы у него и мелко стучали и остановить этот стыдный стук Юрка не мог, голова заработала ясней. Он вдруг понял, что, если побежит сейчас к реке, любой из разведчиков пристрелит его, и это будет справедливо. Такое же право будет и у него, у Юрки, если кто-либо другой не выдержит и побежит вниз. У него будет право убить человека. От этого сознания у Юрки похолодел затылок, и руки до боли сжали бесполезный автомат.

И еще Юрка подумал, что жить ему на свете осталось четверть часа…

Нищета тоже испугался, увидев танки. Но никто и не догадался, что у командира штурмовой группы промелькнули мысли почти такие же, как и у Юрки.

Лейтенант поглядел на танки и на небо, которое равнодушным океаном стлалось над лесом, над траншеями, над июньской землей.

— Приготовиться к отражению танковой атаки! — громко, как на учении, скомандовал он.

Харитошкин сменил диск, вытащил из мешка три противотанковые гранаты. Гранаты разделили. Орехов