секли плывущих, прошивали борта лодок, встречали свинцовым градом тех, кто бежал к воде.

С тугим звоном распускались на реке мины. Разрывы вскидывали столбы воды, кромсали железо, дерево, живое тело, винтовки, ящики с патронами и гранатами. Осколки надрывались смертным визгом. Вода плескалась огнем. Торчком вставали измочаленные бревна, разваливались понтоны, бесследно исчезали лодки и плоты.

Кричали раненные насмерть, уходили на дно убитые. В кровяной воде барахтались с вытаращенными глазами те, кого зацепило полегче. Норовили ухватиться за что-нибудь, удержаться на поверхности.

«Дредноут» плыл теперь к берегу первым. Железные бочки были изрешечены пулями и осколками. В них плескалась вода, и белобрысый солдат растерянно глядел на проволоку, которой доски были прикручены к бочкам. Дал он промашку, сооружая «дредноут», — надо было привязать доски веревками. Их можно враз обрезать, если пробитые бочки пойдут на дно, а проволоку быстро не открутишь. Из всей «компании» остался только он один. Ефрейтора Ликина убило. Он лежал поперек досок, задерживая движение. Столкнуть его в воду не хватало духа. Третьего, Захарченко, зацепила еще у берега, и ему удалось выползти на сушу. По пути на «дредноут» перебрался с разбитого понтона незнакомый бронебойщик с длинным тяжелым ружьем. Он матерился, подгребал обломком доски и смотрел, как медленно приближается отвесный берег, взлохмаченный черным, уходящим вверх дымом взрывов.

На участке форсирования надо было навести паромную переправу, чтобы вслед за пехотой на плацдарм прошли пушки, танки, чтобы можно было перебросить боеприпасы, подкрепления, продовольствие, технику.

Без переправы плацдарм обречен, без переправы наступление выдохнется.

Вместе с батальоном Сиверцева через реку пошли в первой волне штурмовые лодки саперов. Легкие деревянные, складные лодчонки с откидывающимися на резиновых накладках бортами. Нагруженные до отказа, они едва не черпали воду. Саперы должны были очистить захваченный участок берега от мин и построить пристань для парома.

В первые же минуты половина саперных лодок была расстреляна. Командир саперного батальона пустил вторую группу, третью…

Здесь, на восточном берегу, саперы под огнем вытаскивали на воду понтонные парки — неуклюжие, далеко заметные ДМП, собирали из них паромы, торопливо сбивали пристань. С топорами, с «бабами», с пилами, они густо бегали у реки. Прилаживали рамы, крепили их скобами, клали лежни, тяжело стучали по брусьям.

И все это на виду, под жестоким огнем.

Немцы понимали, что значит переправа. То ли они пристрелялись, то ли где-то сидел у них поблизости артиллерийский корректировщик. Огонь по саперам был плотный и прицельный.

Командир саперов, продравшись сквозь ивняки к укромному заливчику, распоряжался выводом понтонного парома.

— Как лупят, босяцкие дети! — ругался майор. — Трос отцепите!.. Скорее, чего копаетесь… По-быстрому шевелись! Пристрелялись, гады…

Пять понтонов было разбито вдребезги. Майор ругался и торопил мокрых, бредущих в воде саперов. Передний, усатый сержант с пилой в руке вдруг завалился. Пила ударилась о борт понтона, протяжно зазвенела и скрылась вслед за хозяином.

— Панышева убило! — рассвирепел майор. — Лучшего сапера! Три года воевал… — Он выругался и подумал: «Хорошо, что немцы не накрыли паром». Панышева жаль, жаль было каждого из убитых саперов, но разбитые понтоны майор сейчас жалел больше. Если не наведут переправы, тем, кто переберется через реку, не уцелеть. Немцы сбросят их в воду. Погибнет впятеро больше, чем весь саперный батальон.

— Навались, ребята! — майор раздвинул кусты, шагнул в холодную воду и уцепился за тонкий трос. — Навались!

В воздухе выло, стонало, ухало, трещало. Огонь, осколки, пули, черные клубы дыма, земля, кусты ивняка, вывороченные с корнями, — все смешалось в едкий удушливый ком.

На наблюдательном пункте раздался мышиный писк зуммера. Связист торопливо передал трубку подполковнику. Звонил генерал.

— Медленно двигаетесь, — в трубке послышался недовольный голос командира дивизии. — Топчетесь на одном месте.

— Операция идет по плану, — ответил Барташов и посмотрел на часы. — Сиверцев подходит к берегу… Плотный огонь, роты несут большие потери…

— Знаю, — властно перебил генерал и, помолчав, добавил: — Думаешь, ты один только видишь?.. Сейчас артиллерия прибавит огоньку. Как переправа?

— Нет. Ориентиры пристреляны. Саперы доносят, что много понтонов разбито. Выводят на реку паром. Боятся, что его накроют…

— Что вы заладили одно: «Разбито! Накроют!» — раздраженно заговорил генерал. — Должна быть переправа, без нее нам зарез, Барташов… Скажи саперам, а я им сейчас из резерва кое-что подкину… Обеспечь переправу, Петр Михайлович! Прошу тебя… Пушки надо через реку гнать. Голенькая ведь пехота… Пособи, подполковник!

Голос генерала вдруг просительно дрогнул и растерял начальственные нотки. Петр Михайлович ответил: «Есть!», и поиграл желваками на скулах. Если бы генерал кричал и приказывал, Барташов, наверное, ответил бы, что у саперов есть свое начальство, пусть оно и отвечает за переправу. Подполковнику хватит своих забот. Его тоже немчура лупит почем зря.

Барташов заглянул в стереотрубу. Роты Сиверцева достигли берега и теперь, укрытые крутизной, поднимались наверх к траншее.

Саперный майор был похож на водяного. Мокрый, облепленный илом, с клочьями осоки, которая торчала даже под погонами, со всклокоченными слипшимися волосами и черным лицом, сидел он в грязной воронке и курил трубку.

— Вытянули паром, — ответил он Барташову. — Вытянули, будь он проклят… Пристань готова, подходы есть…

Пускать паром через реку майор не решался. Если накроют, понтонов у него в запасе нет. Надо будет делать плоты. Раньше темноты переправу не наведешь.

— В стенку головой не буду стучаться, — сказал майор и пососал трубку. Голос у него был усталый, глухой. Губы пересохли.

— Люди уже на том берегу. Батальонам нужно противотанковое прикрытие. ИПТАП в кустиках переправу ждет. Давай паром, майор!

В трубке саперного командира густо сипело. При каждой затяжке у него глубоко втягивались щеки. На просьбу Барташова он не ответил. Вздрагивающим пальцем прижал пепел в трубке и затянулся.

— Почему задерживаете наводку парома? — тихо спросил Барташов, чувствуя, как накатывается изнутри дикий гнев на этого обессилевшего человека, похожего на заморенную лошадь.

В это время ухнули раз за разом разрывы. Подполковник и майор упали в воронку нос к носу. Неподалеку раздался пронзительный крик: кого-то смертельно ранило.

— Вот почему. Вот по этому самому… Шпарят, сволочи, продыху нет. — Майор горестно матюгнулся. — Последние понтоны угробим, что тогда? Понтонов больше в дивизии нет. Я и так все старье пять раз залатал про запас…

В глазах майора была тревога. Зажав в рукаве трубку, он кричал в лицо Барташову, что он не бог, что без головы не навоюешь, что он отвечает за саперов. Лучше переждать до темноты и навести эту паршивую переправу, чем ее не будет еще сутки. Все, что он говорил, было правдой, было разумно и справедливо.

Петр Михайлович сумел сдержаться. Поднялся в воронке, отряхнул с плащ-палатки землю и