– Майор Анри, – сказал Морель, – мы не будем требовать, чтобы вы назвали его имя, но можете ли вы подтвердить своей честью, что ваш источник указал на капитана Дрейфуса как на предателя?

Анри медленно поднял свой толстый палец и указал им на фигуру Христа над головами судей. Голосом страстным, как у священника, он провозгласил:

– Клянусь!

Тем вечером я описал происходившее Мерсье.

– В вашем пересказе все это выглядело весьма театрально.

– Я думаю, что можно с уверенностью сказать: если майор Анри когда-нибудь уйдет из армии, Комеди Франсез примет его с распростертыми объятиями.

– Но дали ли его показания желаемый эффект?

– С точки зрения театрала, постановка была первоклассной. Имеет ли она юридические перспективы – вопрос другой.

Министр откинулся на стуле и сложил пальцы домиком.

– Какие свидетели ожидаются завтра? – задумчиво спросил он.

– Утром графолог Бертийон, днем защита представит свидетелей добропорядочности Дрейфуса.

– Кого?

– Друзей семьи – бизнесмена, доктора, главного раввина Парижа…

– Боже мой! – воскликнул Мерсье. Я впервые видел у него эмоциональный всплеск. – Что за нелепость? Как вы думаете, немцы допустили бы такой цирк? Кайзер просто поставил бы предателя в своей армии к стенке и расстрелял! – Он поднялся со стула и подошел к камину. – Вот одна из причин, почему мы проиграли в тысяча восемьсот семидесятом – у нас совершенно отсутствует безжалостность. – Министр взял кочергу и принялся свирепо ворошить уголь, отчего вверх полетели искры.

Не зная, как на это реагировать, я промолчал. Признаюсь, я сочувственно относился к его трудной ситуации. Мерсье вел борьбу не на жизнь, а на смерть, но при этом не имел возможности использовать свои лучшие войска. Спустя несколько секунд он, не сводя глаз с пламени, сказал:

– Документы для суда готовил полковник Сандерр. Я их видел. Буадефр тоже. Доказательства вины Дрейфуса не вызывают ни малейших сомнений. Что, по-вашему, я должен с ними делать?

– Предъявить их суду, – без малейших колебаний ответил я.

– Невозможно… Это означало бы предъявить их и Дрейфусу. Мы могли бы конфиденциально предъявить их судьям, чтобы они имели представление о том, с чем мы имеем дело.

– Тогда я бы так и поступил.

Он кинул на меня взгляд через плечо:

– Хотя это и нарушает все юридические процедуры?

– Могу только сказать, что, если вы не сделаете этого, существует опасность его оправдания. При сложившихся обстоятельствах можно сказать, что в этом состоит ваш долг.

Я говорил ему то, что он хотел услышать. Хотя и не думаю, что мои слова что-то изменили. Он бы все равно сделал это. Когда я уходил, Мерсье все еще ворошил кочергой угли.

Следующим утром показания давал Бертийон. Он принес множество различных схем и образцов почерка, которые и передал судьям, защите и обвинению. Поставив пюпитр, он прикрепил к нему сложную диаграмму со стрелочками.

– Два графолога считают, что «бордеро» написано Дрейфусом, – начал Бертийон. – Два указали на различия и считают, что это не его рука. Я, мсье председатель, примирю два этих противоположных мнения.

Он ходил туда-сюда по ограниченному пространству, темный и косматый, словно маленькая обезьяна в клетке. Говорил очень быстро. Время от времени показывал на схему.

– Господа, вы видите, что я взял «бордеро» и провел по ней горизонтальные и вертикальные линии через каждые пять миллиметров. Что мы обнаруживаем? Мы обнаруживаем, что слова, встречающиеся дважды, – «маневры», «записка», «артиллерийский», «копия» – все начинаются с точностью до миллиметра в одной и той же части квадратов, которые я разлиновал. Вероятность того, что это случайность, составляет один к пяти. Вероятность того, что это возможно во всех рассматриваемых случаях, составляет шестнадцать к десяти тысячам. Шансы на то, что это произойдет и со всеми остальными словами, составляет один к сотне миллионов! Вывод: такое не могло случиться с документом, написанным естественно. Вывод: «бордеро» – фальшивка. Вопрос: кто ее сделал и почему? Ответ: посмотрите еще раз на многосложные слова, повторяющиеся в «бордеро» – «записка», «артиллерийский». Если вы поместите одно на другое, то увидите, что начала совпадают, а концовки – нет. Но сдвиньте первое слово на миллиметр с четвертью вправо, и тогда концовки тоже совпадут. Господа, образец почерка, предоставленный мне военным министерством, имеет точно такие же особенности! Что касается различий между почерком обвиняемого и почерком на «бордеро» – буквы «о» и два «с» подряд наиболее очевидны, – то представьте мое удивление, когда я обнаружил точно такие же написания букв в перехваченных письмах, написанных женой и братом обвиняемого! Пятимиллиметровая сетка, размеры двенадцать на пять миллиметров и внахлест миллиметр с четвертью! Это повсюду! Повсюду! Абсолютно повсюду! Окончательный вывод: Дрейфус изменил собственный почерк, чтобы обезопасить себя, – он использовал начертания, принятые в семье!

В этот момент вмешался Дрейфус:

– Значит, по вашему мнению, «бордеро» написал я и тому есть два доказательства: во-первых, потому, что почерк, которым оно написано, похож на мой, а во-вторых, потому, что этот почерк не похож на мой?

– Именно!

– Тогда каким образом вас можно опровергать?

Хороший вопрос. Я с трудом сдерживал улыбку. Но хотя Бертийон мог показаться Дрейфусу и даже мне самозванцем, я видел, что на судей он произвел впечатление. Они были солдатами. Им нравились факты, диаграммы, начерченные квадратики и слова вроде «сетка». Один к ста миллионам! Такая статистика им понятна.

Во время перерыва на второй завтрак ко мне в коридоре подошел дю Пати. Он потирал руки.

– Судя по виду некоторых судей, я заключаю, что Бертийон неплохо поработал сегодня утром. Уверен, негодяй наконец-то получит по заслугам. Что вы скажете министру?

– Что Бертийон выглядит неуравновешенным и я по-прежнему оцениваю шансы не выше чем пятьдесят на пятьдесят.

– Министр поведал мне о вашем пессимизме. Конечно, когда не участвуешь в деле, легко находить недостатки. – Под мышкой он держал большой конверт оберточной бумаги и теперь дал его мне. – Это вам от генерала Мерсье.

Пакет был легок. На ощупь в нем было не больше десяти листов бумаги. В верхнем правом углу была написана крупная буква «Д».

– И что я должен с этим делать? – спросил я.

– Отдать председателю суда до конца дня и сделать это так, чтобы никто не видел.

– Что это?

– Вам этого не нужно знать. Передайте ему, Пикар, больше ничего от вас не требуется. И постарайтесь не быть таким пораженцем.

Я взял конверт с собой на дневную сессию. Не знал, куда его положить. Под стул? Рядом? В результате я, чувствуя себя неловко, сел и положил конверт себе на колени, а защита тем временем вызвала своих свидетелей – несколько офицеров, промышленника, врача, главного раввина Парижа в его еврейском одеянии. Полковник Морель, явно страдая геморроидальными болями, быстро опросил их, в особенности быстро – раввина.