Два месяца спустя после ареста Дрейфуса в середине декабря 1894 года меня вызвал генерал Мерсье. Мне не сообщили, о чем он хочет со мной говорить. Я предполагал, что это как-то связано с делом Дрейфуса и на встрече будут присутствовать другие люди. В первом предположении я был прав, во втором ошибался. В тот раз Мерсье принимал меня с глазу на глаз.

Он сидел за столом. В камине шипел слабый огонек, поедавший бурый уголь. Сведения об аресте Дрейфуса утекли в прессу шестью неделями ранее, в середине ноября: «Государственная измена. Арест офицера-еврея А. Дрейфуса». И люди сгорали от нетерпения – хотели узнать, в чем он виновен и что с ним собирается делать государство. Мне и самому было любопытно. Мерсье пригласил меня сесть, потом разыграл свою любимую сцену: заставил меня ждать, пока он закончит писать замечания к документу, над которым сидел, склонив голову. У меня имелась долгая возможность созерцать макушку его узкого, лысеющего черепа с коротким ежиком волос и размышлять о том, какие там содержатся мысли и секреты. Наконец Мерсье отложил ручку и произнес:

– Прежде чем я продолжу, я должен быть уверен… вы не принимали участия в расследовании дела капитана Дрейфуса после его ареста?

– Нет, министр.

– И вы не говорили о деле с полковником дю Пати, или полковником Сандерром, или майором Анри?

– Нет.

Последовала пауза – Мерсье сверлил меня своими глазами-щелочками.

– У вас есть, кажется, литературные интересы?

Я помедлил. Такого рода признание могло начисто уничтожить все шансы на повышение.

– В некоторой степени, как частное увлечение, генерал, да. Меня интересуют все виды искусства.

– Нет нужды стыдиться этого, майор. Мне просто нужен человек, который может составить для меня отчет, содержащий не только голые факты. Как, по-вашему, смогли бы вы сделать это?

– Надеюсь. Естественно, все будет зависеть от того, о чем я должен писать.

– Вы помните, что сказали в этом кабинете накануне ареста Дрейфуса?

– Я не уверен, чтó вы имеете в виду, генерал.

– Вы спросили полковника дю Пати: «Что случится, если Дрейфус не признает свою вину?» Я тогда запомнил ваши слова. Хороший был вопрос. «Что случится, если Дрейфус не признает свою вину?» Полковник дю Пати заверил нас, что признает. Но теперь выясняется, что он ошибся: несмотря на двухмесячное пребывание в тюрьме, Дрейфус не признался. Между нами, майор, я чувствую себя обманутым.

– Могу вас понять.

«Бедный старый дю Пати», – подумал я, с трудом сохраняя бесстрастный вид.

– На следующей неделе капитан Дрейфус предстанет перед военным судом и перед теми самыми людьми, которые убеждали меня, что он признается, и с неменьшей уверенностью говорили, что суд признает его виновным. Но я научился принимать меры предосторожности, если вы меня понимаете.

– Абсолютно.

– Правительство зажарят заживо, если процесс пойдет не так. Вы уже читали прессу: «Процесс будет замят, потому что этот офицер – еврей…» И вот что мне нужно от вас. – Мерсье поставил локти на стол и заговорил очень тихо и нарочито: – Я хочу, майор Пикар, чтобы вы посещали заседания каждый день от моего имени и каждый вечер докладывали мне, что видели. Мне нужно от вас не «он сказал то-то и то-то…» – это может любой секретарь, владеющий стенографией. Расскажите мне о происходящем как писатель. Расскажите, как выглядит обвинение. Посмотрите на судей, изучите свидетелей. Я не могу присутствовать на суде лично. Это придало бы процессу политическую окраску. Поэтому вы будете моими ушами и глазами. Можете сделать это для меня?

– Да, генерал, – ответил я. – Для меня это честь.

Я вышел из кабинета Мерсье, сохраняя отвечающее случаю серьезное выражение. Но, дойдя до площадки, повернул голову на портрет Наполеона. Личное поручение военного министра! И не только это – я должен стать его глазами и ушами! Я рысцой спускался по мраморным ступеням, а по моему лицу расплывалась широкая улыбка.

Первое заседание военного трибунала было назначено на вторник, 19 декабря, в здании военного суда, мрачного старого сооружения, стоящего на улице ровно против тюрьмы Шерш-Миди, а закончиться все должно было за три-четыре дня. Я очень надеялся, что к вечеру воскресенья все завершится: у меня были билеты в «Саль д’Аркур» на первое публичное исполнение прелюдии «Послеполуденный отдых фавна» мсье Дебюсси[39].

Я прибыл в суд заранее. На улице еще стояла темнота, когда я вошел в переполненный вестибюль. Первым, кого я увидел, был майор Анри, который при виде меня удивленно дернул головой.

– Майор Пикар! Что вы здесь делаете?

– Министр поручил мне посещать заседания в качестве его наблюдателя.

– Бог ты мой! Неужели? – Анри сделал важное лицо. – Ну, мы в эти дни на заоблачных вершинах? Значит, вы будете его стукачом? Нужно в вашем присутствии языку волю не давать! – Анри пытался говорить это с шутливой интонацией, но я видел: он оскорблен и с той минуты меня всегда остерегался. Я пожелал ему удачи и поднялся по каменной лестнице в зал судебных заседаний на втором этаже.

Строилось это здание как монастырь – с низкими, толстыми аркообразными дверями и тщательно оштукатуренными белыми стенами, в которых имелись маленькие углубления для икон. Зал, отведенный для слушаний, был едва ли больше классной комнаты, и в него уже набились репортеры, жандармы и те особые представители публики, что проводят время, посещая судебные процессы. В дальнем конце на платформе, возведенной под стенной росписью, изображающей распятие, стоял длинный стол для судей, покрытый зеленым сукном. Окна были занавешены коврами, я так и не понял, с какой целью: то ли чтобы укрыться от любопытных глаз, то ли чтобы защититься от декабрьского холода, но эффект они создавали на удивление зловещий. Перед судейским столом стоял простой деревянный стул для арестованного, который должен сидеть лицом к судьям, небольшой стол за ним для его адвоката и еще один неподалеку – для обвинителя. Стул чуть в стороне и за судьями предназначался мне. Сидеть зрителям было не на чем, они могли только опираться на стены. Я достал блокнот и карандаш и сел в ожидании. В какой-то момент появился дю Пати, а сразу же за ним – генерал Гонз. Они осмотрели помещение и вышли.

Вскоре после этого стали появляться основные игроки. Мэтр Эдгар Деманж, адвокат Дрейфуса в черной экзотической мантии и черной цилиндрической шапке, в остальном же он внешне являл собой образец туповатого фермера средних лет с широким, чисто выбритым лицом и косматыми баками. В качестве обвинителя выступал Бриссе – тонкий, как трость, в майорской форме. Наконец появились семь военных судей, тоже в форме, – полковник, три майора и два капитана – во главе с председателем суда полковником Эмильеном Морелем, растрепанным, болезненного вида пожилым человеком, позднее я узнал, что он страдал от геморроя. Председатель занял место в центре длинного стола и обратился к суду брюзгливым голосом: