– ДА-А-А-А! – взревела публика.

– Еще вина всем, хозяин! От имени Дома Мчащихся, блин!

– О боги, Кад, заткнись, заткнись, пожалуйста! – посерел Мелисандр и все-таки ударил кого-то, чтобы с боем проложить себе путь к сцене.

Но нет тут-то было: препятствия только множились. Разгоряченная публика повскакивала со своих мест и прыгала в проходах, поддерживая стражницу криками и поднятыми кружками, требуя горяченького продолжения.

Кадия махала кулаком, надрывая голос:

– Вы всегда подозревали, как гадко все устроено наверху, и вот – я подтверждаю это собственным примером! Я расскажу вам больше – слушайте! Сегодня у меня был тест на эту должность! «Я горжусь тобой!» – написала мне моя лучшая подруга, узнав, что я все сдала. Но она не знает, как я сдала.

Кадия сделала паузу и снова глотнула вина. Лицо ее погрустнело.

– Я ей этого не расскажу. Ни за что, – жестко продолжила Мчащаяся. – Зато готова рассказать вам!

Публика заулюлюкала.

– Я в вас не сомневалась!.. Итак, когда я зашла в кабинет для экзамена, там сидело несколько человек, уже не тех, что на балу. И знаете, что они меня спросили? Как вы думаете, они интересовались моим опытом? Наградами? Рекомендациями?

– Не-е-е-ет!

– Правильно! – Кадия поднялась и пнула стул в сторону. – Один из них попросил передать Балатону привет с надеждой, что тот «помнит своих друзей», а второй ущипнул меня за задницу! Прах побери – при всем кабинете!

– Да-а-а-а!

– А вот и НЕТ! – вдруг зло рявкнула Кадия и с грохотом топнула ногой, чуть не проломив сцену. – В том-то и проблема, что нет! Что вы ржете, идиоты? Вы думаете, это смешно?!

– Да-а-а-а!

– Это не смешно! От этого хочется помыться! Вы скажете: это нормально, девочка, относись к этому снисходительно. Но я не хочу быть снисходительной! Горите в лавовых щелях, вы, смиренные! Я не буду улыбаться вам в ответ на ваши сальные улыбки! Я ни монеты не положу в кошелек продажных стражей, вы, жирные ублюдки! Я ненавижу вас всех! И их! И больше всего я ненавижу себя за все те выборы, которые я делаю!

– Да-а-а! – уже непонятно что, но крайне радостно поддерживала публика.

– Еще вина всем этим мерзким людям! – исступленно крикнула Кадия с высоты сцены, со странным, брезгливым, но внимательным выражением лица наблюдая за радостной и гнусной жизнью Чрева, вскипающей под ней и по ее вине.

Кад залпом допила свое вино и с ненавистью швырнула пустую бутылку куда-то в центр зала, положив начало общей свалке…

Мелисандр наконец пробился к сцене.

Вокруг уже били стаканы, ругались; ботинки прилипали к полу, грязному от выпивки; привычный бармен, подхватив сундук с выручкой, скрылся в подсобке. Кадии в голову прилетел гобой, брошенный кем-то из музыкантов (они выглядывали из-за кулис, пытаясь хоть как-то найти путь к былой славе), и Мелисандр удачно подхватил отключившуюся стражницу.

Рывком стащив ее со сцены, раздав пару тумаков на обратном пути, несколько минут спустя патологоанатом вывалился из душной, прокуренной, пропахшей отчаяньем таверны в ледяную ночь.

* * *

– …Кхм, и вот мы здесь, – закончил Мел, покосившись в сторону безмолвной кровати.

Мы с ним сидели на полу. Как-то так получается из года в год, что, сколько гостям кресел ни ставь, все равно все заканчивается на ковре… Ох, гравитация. Ох, нравы.

Моя комната утопала в сумраке, который не мог развеять всего один аквариум с осомой. Из-за приоткрытого окна доносился стрекот цикад, уснувший Марах посапывал на жердочке.

– Значит, пьяная вдрызг Кадия объявила со сцены трактира, что она дочь самого Балатона, и обвинила верхушку Стражи в продажности и домогательствах?.. – протянула я.

– Ага, – подтвердил Мел.

Я еле справилась с соблазном расшибить голову об стену. Не зря говорят, что вино – это энергия взаймы и смелость взаймы. Зато глупость – вся своя, родная, умноженная на тысячу…

– Прах. Так. Нам надо что-то с этим делать.

– И что, позволь узнать?

– Например, у меня есть кровь Рэндома.

Я поднялась и решительно двинулась к каминной полке, на которой поблескивали ряды багровых пузырьков. По дороге подцепила одежду со стула.

– Можно попробовать стереть всем свидетелям память. – Я уже прыгала на одной ноге, на другую натягивая штанину. – Ты же покажешь мне эту таверну?

– Стражди, не хочу тебя расстраивать, но прошло уже часа полтора, пока я сюда добрался. Они все разошлись. Некому память стирать. Точнее, некому поджаривать мозги – прости уж за сомнение в твоем профессиональном опыте.

Я выругалась. Тоже верно. Да и вообще, так себе идея.

– А что, если взять несколько актрис, похожих на Кадию, и отправить их сейчас в разные бары с заданием дебоширить? А завтра трактовать это как инсценировку, подстроенную политическими врагами Балатона?..

Глаза Мелисандра полезли на лоб от такого предложения. Кес поднялся из кресла и безапелляционно отобрал у меня штаны.

– Знаешь, как проще всего привлечь внимание человека к чему-либо? – спросил он. – Ткнуть в это пальцем и сказать: «Не смотрите туда!» Мне кажется, посетители таверны больше пялились на Кадию, чем слушали ее. А еще они были, как бы помягче выразиться, в измененном состоянии сознания. Если мы с тобой развернем бурную деятельность, то можем только ухудшить ситуацию… Так что предлагаю отложить вопрос до тех пор, пока наша звезда не проснется. К тому же у тебя утром встреча с Ноа де Винтервиллем, разве нет? Или ты хочешь прийти к нему, пропахшая злачным районом?

– У меня есть душ вообще-то, – буркнула я. – Помоюсь.

– О, поверь, длинный нос нашего архиепископа учует не аромат, а атмосферу, – хмыкнул Мел. – Стражди, серьезно. Сейчас разумнее всего лечь спать. Не зря у всех народов мира есть поговорка о том, что утро вечера мудренее.

Я прикусила губу.

В чем-то Мелисандр был прав, но как тут уснешь? И дело даже не в том, что моя кровать занята и до сигнала будильника осталась пара жалких часов.

Дело в том, что я ведь чувствовала: возвращение Кадии в стражу – тонкий лед над темной водой. Но я недооценила происходящее и думала, что проблемы будут в другом… Хотя все это, наверное, одна-единственная проблема. Клубок внутренних противоречий из старых и новых желаний, помноженных на такие внешние штуки, как взяточничество, кумовство, сексизм. В нормальном состоянии человек, встречаясь с жесткими проявлениями нашего мира, спокойно противостоит им. Но когда в душе раздрай, то вся грязь и убожество лепятся на тебя, и вот ты сам уже подыгрываешь, прыгаешь на негативную чашу весов, хохочешь, рвешь себя и других в клочья.

В конце концов, никто ведь не хочет быть злодеем и дураком. Мы все хотим только счастья, любви и отсутствия боли. Но в процессе тычемся наугад и ошибаемся – вновь и вновь, вновь и вновь…