– Твои туфли у меня.

Мои туфли?

Ах, пуанты. После утренней репетиции я оставила их возле стереосистемы.

Станцевать для него…

Я могла бы. Если не включать на полную громкость, то музыка не разбудит маму.

Но что случится, когда я станцую?

Что со мной не так, раз мне нравилось его присутствие?

Ему запали в душу мои танцы. Парень пришел, надеясь увидеть, как я танцую.

Ты сделала мир красивее.

Быстро подавив улыбку, я протянула к нему руку:

– Туфли?

Он положил их мне на ладонь, придерживая обеими руками, чтобы они не упали.

Я села на пол, надела пуанты, завязала ленты и услышала, что незнакомец отошел, вероятно, стараясь не мешать.

Проверив плотность шнуровки, я поднялась, направилась к центру площадки, нашла свою метку и встала во вторую позицию. Затем согнула колени в быстром деми-плие, чтобы найти баланс, поднялась на пуантах и опять опустилась.

Нужно бы размяться подольше, но я внезапно занервничала. Возможно, потому что в прошлый раз не подозревала о наличии зрителя. А может, из-за неуверенности в том, перережет он мне глотку или нет.

– Седьмой трек, – окликнула я слегка дрожащим голосом. – Включишь, пожалуйста?

Услышав, как парень пересек зал, чтобы выполнить мою просьбу, я пожалела, что не переоделась. Учитывая ситуацию, поверить не могла, что меня это беспокоило, однако я была лишь в шортах, майке и без проклятого лифчика.

Наконец-то зазвучали гулкие распевы и мурлыканье Элли Голдинг, тихие и слабые поначалу, постепенно набирающие силу. Осваиваясь, я медленно обошла танцплощадку по кругу. С хореографией к этой песне я экспериментировала всего один раз и не помнила ее, поэтому придется импровизировать.

Темп нарастал, обволакивал меня. И тут вступили ударные, зазвучали слова, пронизанные хоралами. Мое сердце забилось чаще. Я закрыла глаза, представила себе границы площадки и, оттолкнувшись от наждачной ленты, начала двигаться. Попав в ритм, я качнула головой, встала на носочки и закружилась, чувствуя музыку.

Я забыла о парне, обо всех учителях, критиковавших мою технику, и просто перенеслась в свой собственный мир, где жаждала ощущать, как мое тело рассекает воздух, а руки скользят по волосам и шее.

Выгнув спину, я выполнила аттитюд. Сердце подпрыгнуло в груди, когда я сделала оборот и встала в арабеск. Я улыбнулась и прикусила губу, чтобы сдержать смех, рвавшийся наружу. Продолжив вращаться и наклоняться, я делала все, что вздумается, позволяя мелодии самой вести меня.

Когда песня закончилась, воздух внезапно показался мне холодным. Тяжело дыша, я вспомнила, что была не одна.

– Ты… ты все еще здесь? – спросила я. Во рту пересохло.

Несколько мгновений он молчал, а потом ответил спокойным тоном:

– Ты двигаешься… по-другому.

– В каком смысле по-другому? – Я замерла, стараясь отдышаться.

Однако он промолчал. Для меня не секрет, что я раздражала учителей своей любовью к импровизациям. Очень часто. Я ценила полученное классическое образование, но не хотела из раза в раз повторять избитые вещи. Обычно просто поддавалась порыву, ведь это доставляло мне радость. Ему не понравилось?

Найдя стул, я села и сняла пуанты.

– Ты до сих пор думаешь, что можешь причинить мне боль? – поинтересовалась я.

– Мне некуда торопиться.

Я едва не засмеялась. Бесполезно было спрашивать, так как я не ожидала, что парень скажет правду, но его ответ мне почему-то понравился. В нем была доля юмора.

– Почему ты не вызываешь полицию? – прошептал он.

Его голос прозвучал ближе. Парень медленно подходил ко мне.

Нагнувшись, я сняла одну туфельку и помассировала ноющую ступню.

– Тебе понравился танец? – ответила я вопросом на вопрос.

– Я не стану тебе мешать, если ты позовешь на помощь, – пояснил он. – Не сегодня. Давай.

– Это не отрепетированный номер. Я импровизировала.

– Я могу тебя убить, – подметил незнакомец. – Все будет кончено раньше, чем ты поймешь, что произошло.

– Мне хочется, чтобы тебе понравился танец, – продолжила я, не обращая внимания на его односторонний разговор, иначе мне пришлось бы давать ответы, которых у меня пока не было. – Мои родители считают, что слепая балерина – это смешно. Только я всегда мечтала стать танцовщицей. Такое возможно.

– Ты можешь умереть сегодня, – продолжил он, словно не слыша меня.

Распустив ленты на второй ноге, я бросила пуанты на пол.

– Смерть мне грозит каждый день по десять раз. Я могла умереть, когда потеряла зрение в восемь лет.

К постоянному риску я привыкла. Любой мой шаг теоретически мог привести к тому, что я опасно упаду и получу серьезные повреждения. Возможно, именно поэтому я не особо его боялась.

– Что случилось в тот день? – спросил парень.

В день, когда я ослепла?

– Я упала. С домика на дереве. Во время падения дважды ударилась головой. Повреждение зрительного нерва. Необратимое.

– Тебя столкнули?

Сжав правую руку в кулак, я вспомнила ужасное ощущение того, как ладонь мальчика медленно выскользнула из моей, и осознание, что лишь она удерживала меня на огромной высоте над землей.

Меня не столкнули. Не совсем.

– Мне не следовало туда подниматься, – едва слышно пробормотала я. – Как бы я хотела, чтобы мы с ним не встретились. Я жалею, что пошла с ним… Я… – Моя жизнь сложилась бы совершенно иначе, если бы я могла изменить один-единственный день и не войти в тот фонтан. – Я тоскую по возможности видеть вещи. Фильмы и море. – После секундной заминки я продолжила: – Твое лицо.

Неспособность читать язык его тела и мимику делала меня уязвимой.

Послышался скрип ножек стула по полу, затем парень поставил его передо мной и сел. Он взял мою руку, отчего я дернулась, сразу же насторожившись, и выпрямила спину по струнке.

Однако парень опять поймал меня и чуть крепче сжал пальцы.

– Встань.

Я догадалась, что он пытался сделать и, раз уж зашла так далеко… Нерешительно поднялась, приготовившись сбежать, если придется. Все мои мышцы напряглись.

Кисть незнакомца была немного больше моей, с изящными длинными пальцами, но такими холодными. Ледяными. Он взял меня за обе руки и подвел к себе, к своему лицу.

– Что ты видишь? – произнес парень, положив мои ладони на себя и отпустив их.

Расправив пальцы на его щеках, я несколько секунд стояла смирно, боясь пошевелиться, ведь тогда он почувствовал бы, как сильно я дрожала. Каждый миллиметр моей кожи, соприкасавшийся с ним, буквально гудел. Я едва не отстранилась.