Накануне дня Непорочного Зачатия, на который была назначена элекция, так тревожились, разговаривали о ней, рассылали пароли, точно речь шла о важнейшем деле, интересующем всю страну. Не выдумали ничего лучше, только бы и короля не послушать, и в то ж время не подвергнуться опасности с его стороны, то есть выбрать по собственному желанию, но такого человка, который был бы приятен пану.

А казалось, никто милее и ближе ему не был, чем ксендз Лутек из Бжезия, который постоянно был у королевского бока. Ксендзы говорили, что всё-таки Казимир его не отпихнёт, а они сохранят своё право.

Но с нашим паном, когда он однажды что-нибудь решил, зная, для чего это делал, соперничать было трудно. Ксендз Лутек из страха вызвать немилость пана выбора не думал принимать.

Таким образом, надоедать королю взялись другим способом, думая, что его этим сломят.

Тенчинские и Мелштинские постарались о том, чтобы в Риме папа Пий II своей апостольской силой назначил епископом родственника покойного кардинала, сына воеводы Сандомирского, Якоба из Сиенны, в то время пребывающего в Риме.

Поэтому король уже не с капитулом имел дело, а с папой и с Римом. Двоюродный брат кардинала, наследник его ума и приятель тех, кто открыто объявили войну нашему пану в краковской столице!

У короля в голове была тяжёлая война с пруссами, поэтому думали, что с этим делом он не справится и сдастся. С этим другим Олесницким хотели начать поддерживаемые всей мощью духовенства интриги против королевской власти. В лагере Тенчинских и Мелштинских были рады, что дали королю такой орех грысть, с которым он справиться никоим образом не мог.

Тогда вещи стояли остро: или король со всем своим величием должен был пасть, признать своё поражение и пойти в неволю, или Рим готовил ему войну и месть, именно тогда, когда Казимир нуждался в поддержке против крестоносцев. Неслыханное никогда дело было на столе — на одно епископство три претендента: королевский ксендз Ян, капитульный ксендз Лутек, римский ксендз Якоб. Послыли к королю на разведку: что думает. Те, что были на стороне Якоба, ожидали, что король разгневается, пригрозит, но перед словом и приказом Рима уступит.

С большим нетерпением ожидали тогда возвращения посланцев. Они скоро прибыли, но привезли то, чего никто не ожидал. Казимир, когда ему донесли о назначении Якоба в Риме, явно и громко объявил, что в столицу его не пустит.

Все недоумевали… К папе были вынуждены отправить посла. Тенчинские знали, что Пий II не уступит, а для собственного авторитета будет поддерживать Якоба, угрожая королю.

Мне, оставленному в Кракове, случилось быть свидетелем всего того, что делалось, и слышать.

Как перед тем Пиотрковским съездом, так и теперь было такое же чрезвычайное беспокойство в умах, а враги короля питали надежду, что короля победят.

Ксендз Лутек не думал занимать столицу, хотя капитул остался на его стороне. В Риме были на стороне Якоба, а король, хоть об этом деле говорил неохотно, обсуждать не думал, на упрёки не отвечал, в итоге одно повторяя:

— Раз ксендз Ян, епископ Вроцлавский, назначен мной в краковскую столицу, иного не знаю и не допущу.

Затем родственные с Олесницкими Ян из Тенчина, Ян из Мелштина, Рафал из Тарнова, Ежи Олесницкий поехали к королю просить за своего родственника, назначенного в Риме.

Те, что были при короле в то время, когда появилось это посольство, рассказывали потом, как Казимир его принял.

Он приветствовал их таким лицом, как если бы не видел, с чем приехали. Ян из Тенчина взял голос, тот слушал его терпеливо; уговаривали другие, он не прерывал их. В конце, когда всё исчерпалось, просьбы и угрозы, король, который, стоял, опираясь рукой на стол и постоянно глядя вверх, весьма холоднокровно обратился к старому пану из Тенчина:

— Вы взяли меня на трон этого королевства, рисованным тут паном не хочу быть и не могу. Что я раз сказал, от того не отступлю. Если бы я был послушен, солгал бы себе и показал, что хотел сделать то, чего выполнить не мог. Вы бы потом уважали и слушались того, который сам признался в ошибке? Папа есть паном в Риме, я — в Польше. Я уважаю его власть в том, что касается религии, но навязывать себе епископов не дам. За одним пошли бы все и имели бы тут две головы и две власти. Это я не позволю. Это моё последнее слово.

Он сказал, кивнул головой и ушёл.

Напрасно уже потом через капелланов, через урядников, через разных особ пытались попасть к королю. Они только того добились, что Казимир поручил объявить, что каждое сопротивление очень сурово накажет. С великим возмущением в сердце против этого короля, который не уважал прав духовенства, голоса из Рима не слушал, уехали послы, не желая смириться.

По их совету решили ксендза Якоба наперекор королю рукоположить, с их помощью решили захватить владения епископа. Думали, что, если раз совершится рукоположение, введётся римский номинат, король в конце концов смирится.

Сказать правду, не могу описать я того, а память сегодня уже не всё сохранила, что тогда делалось, когда королю объявили эту новую войну, а он её принял и, не уступая на волосок, сам начал.

Ксендз Лутек из Бжезия уже вовсе ни в чего не вмешивался, оставаясь всему чуждым. Тем временем Тенчинские, Мелштинские, Олесницкие готовились к борьбе за своего епископа. Вышел суровый королевский декрет, осуждающий Якоба из Сиенны на изгнание, угрожающий его особе и имени, ежели решится тянуться за митрой.

Всё это делалось так гласно, а самых маленьких людей так живо интересовало, что не было в Кракове человека, который бы в это время не был вынужден признаться, на чьей стороне был: с королём или с теми, что были против него.

На рынке, в ратуше, в магазинах, на улицах останавливались люди, делились новостями, разглашая то, чего им было желательно: одним — близкая королевская победа, другим — унижение короля. Из того, что выше говорилось о краковском мещанстве, легко догадаться, что оно было полностью на стороне короля. Все желали, чтобы непомерная дерзость панов была укрощена.

Те же люди, что недавно, ни на что не оглядываясь, дали обезглавить двух духовных особ, принадлежащих к капитулу, и чувствовали, что духовенство забыть и простить им этого не могло, желали теперь, чтобы король вынудил его к послушанию, и Тенчинским верховодить над собой не давал.

В городе хорошо знали о том, что господа из Тенчина досаждали королю, устраивали заговоры против него,