Он взмахнул рукой, и меня мгновенно оторвало от пола, подняло в воздух и отшвырнуло в сторону, буквально впечатав в стену, и тут же приклеило к ней невидимыми путами. Золотистые цепочки стекли на пол и растаяли.

– Это заклинание не рассчитано на магов, – тем временем невозмутимо продолжал Масатар, – оно создано для того, чтобы забирать силу у фамильяров, всю, до капельки. Маги, конечно, покрепче обычных людей, но по сравнению с фамильярами все-таки слабаки. Эту прекрасную птицу мое заклинание убило бы за несколько часов, а у тебя нет и часа. Оно выдавит из вас жизнь, выпьет все соки, иссушит вас, уничтожит. Прощайте, сирра, – издевательски поклонился он.

И равнодушно повернулся ко мне спиной, словно я и правда была мертва. Впрочем, я это чувствовала и сама. Мне становилось хуже с каждой минутой и каждой секундой.

В темноте подземного коридора словно ниоткуда возник черный мужской силуэт, едва заметный, напряженный, хищный. Сердце дернулось, узнав его раньше, чем я рассмотрела сквозь пелену, застилавшую глаза.

Ректор…

Как он… Откуда…

Никогда я его таким не видела, собранным, сосредоточенным, во всем величии излучаемой вовне силы и опасности. Темный маг, идеальная машина для убийства.

Синий, горящий яростью взгляд мгновенно впитал в себя обстановку, со вскинутой ладони сорвался ослепительный сгусток света. Прицельно. В меня.

Куда полетела второй, я уже не видела. Путы, вжимавшие меня в стену, исчезли, я съехала по ней и завалилась на бок. Вдоль тела, обжигая, пробежали огоньки, и меня накрыло полупрозрачным куполом.

А потом все погрузилось в темноту…

Холодно… Ужасно холодно, словно меня обложили льдом со всех сторон. И воздуха нет. Хочется вдохнуть, но никак не получается. На грудь будто давит что-то. И тело… Оно стало чужим, непослушным, ни дернуться, ни пошевелиться.

Сознание медленно возвращается, я с трудом открываю глаза. Вижу яркие разноцветные вспышки, вижу, как бьются о купол камни, слышу грохот. Но все неясно, приглушенно, расплывчато, словно сквозь толщу воды.

Я знаю, что умираю.

Чувствую, как медленно, по капле уходит жизнь, впитываясь в ледяной панцирь, сковавший тело.

Кап…

Кап…

Но страха нет.

Лишь легкий привкус горечи: не успела, не попробовала, не почувствовала, каково это, прижаться к нему, ощутить его всем телом, запустить пальцы в волосы, в черные теплые волосы…. Утонуть в синих-синих глазах…

Не успела…

Накатывает блаженное забытье, чтобы потом снова выпустить меня из своих объятий в ледяной холод.

Но с каждым разом всплески сознания все короче, короче…

И вдруг в это смертельное, но безмятежно-сладкое забытье врывается знакомый голос:

– Аллиона! Только посмей, демоны подери, умереть! – с бешенством рычит он.

Но за бешенством слышится страх.

Страх?

Наверное, показалось. Ректор ничего не боится.

– Только посмей! – В плечи вцепляются горячие сильные пальцы. Он трясет меня словно тряпичную куклу. – Я тебя тогда Аберардусу отдам! Для опытов!

Я хочу улыбнуться, но не могу, лед сковал мышцы. Собрав остатки сил, открываю глаза.

Чтобы увидеть его. В последний раз.

Ректор стоял возле меня на коленях и пристально всматривался в мое лицо.

«Обними меня на прощание, – взмолилась я, – Пожалуйста…»

Но губы лишь слегка шевельнулись, не издав ни звука.

Перед глазами поплыло. Пожалуй, слезы – это все, на что я сейчас была способна. Пока способна…

Перехватив мой взгляд, он выругался, отпустил мои плечи, рванул ворот платья так, что пуговицы брызнули в стороны и со стуком раскатились по каменному полу. Распахнул лиф и прижал горячие, чуть шершавые ладони к обнаженной груди.

– Терпи.

Что терпеть? Мне приятно. Очень…

Но тут же от его рук словно брызнули молнии, по телу прокатилась волна жгучей боли, заполнила его до краев. Она рвала на части, кроша лед, вырывая из блаженного бесчувствия. Казалось, каждая клеточка, каждая вена в моем теле корчится в нестерпимой агонии.

Я дернулась, захлебываясь безмолвным криком.

– Тише, тише… – он подхватил меня на руки, прижал к себе, покачивая, как ребенка. – Сейчас будет легче…

И я провалилась в темноту.

Очнулась, когда ректор уже быстро шагал, неся меня на руках. И было так уютно и хорошо в кольце больших теплых рук, что хотелось, чтобы поземный ход никогда не заканчивался.

Прижиматься щекой к его груди, ощущая, как бьется под рубашкой его сердце, чувствовать, как шевелит волосы на макушке его дыхание… И наслаждаться каждой секундой, каждым драгоценным мгновением.

Потому что это всего лишь отсрочка. Та малая толика сил, которые он влил в меня там, в том страшном месте, медленно таяла.

Сквозь приоткрытые ресницы я рассматривала смуглую шею в расстегнутом вороте (никогда не видела, чтоб он был расстегнут!), ямочку между ключицами, где билась жилка, жесткий квадратный подбородок с чуть отросшей щетиной…

Словно почувствовав мой взгляд, магистр Линард наклонил голову, и я жадно уставилась на его губы. Неужели я умру, так и не узнав, как он целуется?

Конечно, я умру, не узнав тысячи разных вещей, но то, что он меня не поцелует, казалось мне самым невыносимым.

И какая разница, правильно это или нет?

Я запрокинула голову и наткнулась на взгляд синих глаз, в глубине которых на краткий миг жарко полыхнуло что-то. Словно зачарованная, я приоткрыла губы и потянулась к его губам…

Но силы внезапно кончились.

«Как же не вовремя», – с тоской подумала я и потеряла сознание.

В очередной раз очнулась уже в лечебнице. Все казалось зыбким, размытым, нереальным, словно я видела все откуда-то со стороны. Видела, слышала, но почти ничего не чувствовала. Лекари суетились вокруг меня, негромко переговариваясь. Ректор стоял у дверей, привалясь к стене и скрестив руки. Он пристально следил за происходящим, все больше мрачнея.

Один из лекарей подошел к нему и не глядя в глаза стал что-то лепетать.

– Прошу прощения… Бессильны, – донеслось до меня.

Ректор с тихим бешенством скомандовал:

– Все вон!

Лекари толпой выскочили в коридор, столкнувшись в проеме, ректор швырнул огнем, запечатав дверь, и в два шага оказался возле меня. По коже скользнула холодная сталь, платье распалось на две половинки. Еще пара неуловимых движений, и куски ткани полетели на пол.

Кажется, у кого-то стало традицией срезать с меня одежду…

– Я же сказал тебе: не смей умирать.