Иосиф этот ответ, но так до конца и не понял, отчего отказал старец князю: от великой ли скромности и нежелания прославиться, как объект для паломничества высокопоставленных особ, или от греховности князя Юрия Дмитриевича, которого игумен Кирилл не желал видеть и чьи грехи не хотел брать на себя. Но в любом случае Иосиф подивился твёрдости автора, его умению оградить себя от суеты и греха.

Преподобный Пафнутий такую твёрдость смог проявить лишь в самом конце своей жизни.

Иосиф отложил второе Послание и принялся за третье, последнее, к князю Андрею Дмитриевичу Можайскому, чей удел был и на Белом озере, на чьих землях располагался монастырь. Главному благодетелю обители, которому Кириллу «пришла нужда челом ударить». Оно начиналось, как и предыдущие, со скромного «чернчища многогрешного», который «челом бьёт». Следом же этот «непотребный» начинал строго наставлять своего благодетеля, как вести себя в жизни, как судить своих подданных честно, без узды, чтобы «поклёпов бы, Господин, не было, подмётов не было... чтобы корчмы в твоей отчине не было, ибо, Господин, то великая пагуба душам крестьян... Также, Господин, чтобы разбоя и воровства в твоей отчине не было, вели наказывать виноватых... удерживай своих подданных от скверных слов и скандалов, ибо всё это гневит Бога. И ежели, Господин, не постараешься всего этого управить, всё то с тебя взыщется, ибо Властелин есть своим людям от Бога поставлен. И крестьянами своими не ленись сам управлять. Это, Господин, от Бога учтётся тебе выше поста и молитвы. А от пьянства бы себя уняли, а милостыню бы по силе давали. Ежели, Господин, поститься не можете, а молиться ленитесь, так вместо этого хоть милостыня ваш недостаток пополнит... А сами бы вы, Господин, к церкви ходить не ленились, а в церкви стойте, Господин, со страхом и трепетом, представляющим себя как бы на небесах стоящим. Ибо, Господин, церковь называет себя земным небом, в ней совершаются земные таинства...»

Иосиф закончил чтение, но какое-то время ещё оставался неподвижным, обдумывая прочитанное. Он не нашёл ясных указаний на то, чего искал — по устройству монастыря, по принципам организации его жизнедеятельности, что его волновало теперь как игумена. Но отметил тягу преподобного к скитничеству, к отрешению от внешнего: старец отказывал в свидании и в отпущении грехов даже сильнейшим мира сего. В то же время он не только не отказывался от милостыни и пожертвований, но и определённо подталкивал к их сотворению главного своего благодетеля. Чего стоит одна его фраза: «Если, Господин, поститься не можете, а молиться ленитесь, так вместо этого хоть милостыня ваш недостаток пополнит...» Замечательная мысль, надобно её тоже запомнить!

И о молитве хорошо сказано. Иосиф вздохнул, вспомнив главную свою беду, свой не прощённый Господом грех. Пора было идти к вечерне и встать перед иконами «со страхом и трепетом». Он уложил бумаги в папку, горячо помолился перед иконами преподобного. Они строго и отрешённо глядели на гостя, но, как и в соборе, не желали общаться с ним, внимать его покаянию.

Направившись к храму Успения, Иосиф продолжал думать о преподобном Кирилле, о его трудах. Вот нет человека, а мысли его, на бумаге запечатлённые, остались. Вещи истлеют, а это будет жить. Конечно, возможно, останется и душа его... А может быть, она и теперь где-то здесь, рядом со своим домом? Иосиф поглядел в небо, в бесконечную высь, не затуманенную ни единым облачком, огляделся вокруг, может быть, он видит и слышит всё, что говорят о нём, что думают? Ведь ясно из Писания, что устройство мира — тайна великая есть, и непостижима она для человека, как непостижимы его воссоздание и погибель. Но коли есть Бог, а Иосиф не сомневался в этом, то несомненно, что Человек создан Им не просто ради того, чтобы он пожил, помучился и превратился в прах. Наверняка у Создателя была для этого какая-то очень важная и грандиозная причина или цель! Но какая? Зачем он создал нас? Например, его, Иосифа? Допустим, чтобы отобрать лучших праведников для Царствия Небесного, вечного блаженства. Но для этого вовсе не обязательно было бы человеку жить на земле, страдать, злобиться, каяться. Коли Господь всесилен, он мог бы сразу создать для этой цели идеальные души, и незачем было бы людям загрязнять землю и природу...

Иосиф одёрнул себя: так и до ереси додумаешься. Вот Герасим — совсем другой человек. До книг свежих дорвался и счастлив. Пытался Иосиф с ним свои сомнения обсудить, но не нашёл отклика. Пожмёт он плечами да поглядит задумчиво. Господу, мол, известно, что и зачем он делает, а нам ни к чему себе глупостями голову забивать. Правда, недавно, поработав пару недель в книгохранилище, неожиданно посоветовал Иосифу: «Ты на свои темы как-нибудь с Ефросином потолкуй, он интересный малый, много книг прочёл, он, как и ты, часто размышляет над тем, как мир устроен, что с нами после смерти происходит, историей интересуется, травами».

Иосиф и сам приглядывался к Ефросину: в храме, на трапезе, в самом книгохранилище, куда частенько заглядывал за книгами. Его привлекал этот человек с умными пытливыми глазами. Чувствовалось, что он не просто существует как трава, исполняя предписанный иноку жизненный ритуал, а тоже пытается осмыслить происходящее вокруг.

Но он не спешил сблизиться с кем-то посторонним. Его всё более беспокоила своя, внутренняя проблема, состояние собственной души, которая никак не могла найти покоя. Его продолжала терзать тоска по оставленной им в Твери Февронье. Её образ то и дело являлся к нему, соблазнял бесовскими чарами, напоминал о себе видениями из тех двух ночей, что пережили они вместе. Порой она мерещилась ему в тёмном углу храма, куда он приходил молиться, и он украдкой оборачивался, чтобы проверить, нет ли её там в самом деле. Он ведь говорил ей, что идёт с другом в Кириллов монастырь, как знать, не придёт ли ей в голову последовать за ним? И сам холодел при этой мысли от ужаса, он боялся не устоять перед новым грехопадением.

Ему казалось порой, что душа его сдавлена внутри тяжёлым железным обручем, который не расслабляется ни на минуту, терзает и мучает. То и дело взывал он к Спасителю, чтобы освободиться от этой тоски и боли, чтобы забыть всё происшедшее с ним, просил заступничества и у Владычицы Небесной, но тщетно. Боль и тоска не проходили, Господь не отвечал на его призывы, иконы молчали, оставались холодны и равнодушны.

Для искупления своего греха Иосиф решил принять на себя обет молчания, но не внешнего,