служения в храме превращались порой в пытку. Молитва, обращённая столь долгое время в никуда, не приносящая радости и облегчения, становилась тягостной и бессмысленной. Он снова и снова убеждался, что Господь отвернулся от него за свершённый им грех прелюбодеяния с Февроньей, воспоминания о которой так и не оставляли его в покое.

Утешало лишь то, что обитель действительно оказалась кладезем духовности и святости, тут было чему поучиться, на что поглядеть. Здесь легко дышалось, здесь был удивительный, душевный микроклимат, каждый встречный инок, и молодой и старый, приветствовал товарища ласковой улыбкой, сердечностью, люди были в основе своей добры и благожелательны. Правда, бес и тут не дремал. Как и в Пафнутьевом монастыре, здесь шло своё брожение, своё противоборство. Шла тихая, но упорная борьба меж сторонниками местного Белозерского князя и Ростовского архиепископа Вассиана. Но это был лишь внешний повод для вспышки разногласия. По сути же речь шла о том, как жить дальше. Старшее поколение требовало хранить заветы преподобного основателя Кирилла — жить трудами рук своих, не приобретая и не принимая в дар излишних богатств и земель с крестьянами. Они называли себя нестяжателями. Новый же игумен Нифонт стремился к укреплению и обогащению монастыря, и у него тоже было много сторонников. Впрочем, подтверждение своим идеям в немногих трудах преподобного Кирилла находили и те, и другие, приводя в доказательство факты из его жизни, из его трудов.

Иосифу хотелось самому понять, как в действительности мыслил преподобный, потому он решил внимательно прочесть всё написанное им. Выбрав подходящее время, когда после обеда народ разошёлся по кельям отдыхать, он попросил у казначея обещанный когда-то ключ от памятной кельи и с трепетом отправился туда.

Маленький домик встретил его, как и в прошлый раз, теплом и уютом. Иосиф вновь оглядел и сенцы, и саму келью, потрогал шкатулку с крестами, погладил поверхность доски поставца, представил, как жил тут чудотворец, как выглядел в свои последние годы, ведь ему было под девяносто лет. Благоговейно открыл папку с бумагами, отобрал в первую очередь духовную грамоту, писанную рукой самого преподобного. Фактически это было совсем коротенькое его завещание.

«Во имя Святой Живоначальной Троицы: я, грешный, смиренный игумен Кирилл, вижу, как настигает меня старость, ибо впал в различные недуги и болезни, ими ныне одержим вовсю. Вижу и познаю ныне человеколюбие Бога, который возвещает мне не что иное, как смерть и Страшный Суд Спасов будущего века. Оттого смущено сердце моё перед грозным исходом, и страх смерти напал на меня, боязнь и трепет пред страшным судищем охватил меня тьмой непостижимой. Что произойдёт — не ведаю. Но обращу, по Пророку, печаль и надежду свою на Господа, пусть сотворит со мной, что захочет, ибо желает он людям спасения».

Иосиф представил себе древнего девяностолетнего старца, объятого страхом смерти, сидящего, сгорбившись, вот за этим маленьким столиком с пером в дрожащей руке. Старца, который и не скрывал своего страха. Он! Всю свою жизнь моливший Бога о милости, создавший процветающую обитель, делавший много добра, почитавшийся уже современниками как святой за свою праведную возвышенную жизнь. И Он тоже боялся смерти?

Инок вспомнил покойного Пафнутия Боровского. Тот не говорил открыто о своём страхе, но и он, теперь это понятно, тоже испытывал ужас перед неизведанным. Оттого, видно, отгородился от людей перед своей кончиной, оттого с уст его не сходила до последней минуты покаянная молитва. Что же это за тайна такая, неужели каждый должен пройти через это испытание?

Сейчас, при ярком солнце, которое сквозь небольшие оконца доставало его и тут, в этой маленькой келье, пропитанной чистым святым духом, никак не верилось, что и ему когда-то предстоит пережить нечто подобное. Но ведь для того и уходит человек в монастырь, для того и отрекается от грешного мира, становится слугой и воином Христовым, чтобы заслужить своё спасение. Отчего же такой страх у самых праведных? Может быть, оттого, что каждый, в том числе и праведник, имеет за душой грехи, за которые боится держать ответ перед Господом?

А сможет ли он замолить свои грехи? Вот он слукавил перед братией в своей обители, сделался игуменом. Зачем? Зачем это было ему надобно! Чтобы вот так же перед смертью его душа корчилась от ужаса, ожидая Божия суда! Нет, он не желает такой старости. Он оставит Пафнутьев монастырь, он начнёт всё сначала, он возведёт свою собственную обитель на пустом месте, чтобы вести чистую и честную жизнь, чтобы посвятить себя лишь Господу. Это будет обитель для единомышленников, без склок и распрей, с единой душой и волей, устремлённой к Спасителю.

А последний его блудный грех? Но ведь Господь Всемилостив! Он прощает покаявшихся. И он, Иосиф, будет каяться, пока не почувствует прощения. Надо надеяться, что у него есть ещё для этого время. Надо стараться и впредь не накапливать грехи, чтобы перед концом не стояла впереди тьма кромешная...

Иосиф отогнал неприятные мысли и вновь склонился над Духовной грамотой преподобного Кирилла.

«Как и прежде я говорил, последним писанием передаю монастырь, труд свой и своей братии, Богу и Пречистой Его Богоматери и Небесной Царице и Господину духовному сыну моему князю Андрею Дмитриевичу, заботиться же и руководить домом Пречистой Богородицы благословляю на своё место быть игуменом духовного сына моего Иннокентия».

В своём завещании Белозерский игумен чётко указал преемника. А может быть, их Пафнутий не видел достойной себе замены? Как знать, у покойного теперь не спросишь! Конечно, единомыслие в обители — важнейшая основа для нормального жития. Да вот и преподобный Кирилл о том же пишет:

«Господин князь Андрей, какую ты любовь имел к Пречистой Богоматери и к нашей нищете при моей жизни, такую же бы и после моей жизни имел любовь и веру к монастырю Пречистой Богородицы и свою приветливость к сыну моему Иннокентию и ко всей моей братии, которые будут по моему преданию жить и к игумену повиновение иметь. А если кто не восхочет по моему убогому житию жить в монастыре том, от общежития уклоняться, порядок разрушать и игумену не повиноваться, о том тебя, своего Господина и духовного сына моего, со слезами молю и благословляю — не допустить такому случиться».

Далее преподобный ещё раз подчёркивает важность порядка в обители:

«...но ежели ропотники и раскольники не захотят игумену повиноваться и по моему житию жити, сих вон из монастыря изгоните, чтобы и прочая братия страх имела».

Вот какое великое значение придавал преподобный единомыслию и единодушию в своей обители, какую роль отводил игумену!