она была монахиней, почти ангелом! Но что она знала о мире и его недостатках? Не приняла ли она наивно на веру всю ту клевету, которую распространяли о старце? Аликс и Николай знали жизнь, знали, что чистое всегда преследуют, на него клевещут. Поэтому Александра уверенно и со спокойной улыбкой ответила своей любимой сестре:

– Поверь мне, милая, тебя обманули! Он святой!

Что же касается предостережений «истинно русских людей», как император мог им верить? Разве не они с огромным энтузиазмом славили Распутина, потому что устами этого крестьянина говорит сам народ? Если теперь они стали его противниками, то только потому, что Распутин разочаровал их, не став проводником их интересов. Да, Григорий Ефимович настоящий «голос народа»; его нечесаная борода, его кафтан, сапоги из грубой кожи – все это больше чем внешняя приманка, как поначалу полагали «истинно русские». Его крестьянская борода была по-настоящему нечесаной, казалось, что он «родился в своих штанах», даже его посох и грубые сапоги, казалось, пришли в мир вместе с ним. Государь не сомневался, что это настоящий мужик, и никакие интриги, никакая клевета не могли ему помешать видеть очевидные истины.

И потом, было слишком явно, что «истинно русские» сожалеют о своем прошлом восхищении Григорием Ефимовичем и ненавидят его. В течение нескольких лет они твердили на каждом углу, что «настоящий крестьянин» пришел спасти трон. А теперь он был здесь и не стеснялся высказываться, стукнуть кулаком по столу, когда генералы, политики, адвокаты и попы из числа «друзей народа» слишком много болтали. Он действительно заставил зазвучать без всяких помех «чистый голос народа».

Когда честолюбивые генералы размахивали саблями и разглагольствовали о панславистском идеале, политики и адвокаты их поддерживали, а попы раздавали благословения всем их предприятиям – потому что новая война была бы очень выгодной для всех этих «истинно русских» генералов, политиков, адвокатов и попов, – тогда Григорий Ефимович злился, он бушевал, кричал, ругался, даже богохульствовал:

– Нам, крестьянам, война не нужна! Это вы, проклятые горожане, хотите проливать кровь сыновей Отечества! Потому что вам это принесет выгоду!

Стоит ли удивляться, что при таких условиях «истинно русские» были злы на Распутина, пытавшегося лишить их выгод от европейской войны?

Было много тех, у кого неприязнь к Григорию Ефимовичу имела чисто личные причины. Многих из них Распутин выставил за дверь. Действительно, порой некто, считавший «друга» всемогущим, просил поскорее назначить его министром, Григорий Ефимович дерзко отвечал:

– Не станешь же ты требовать, чтобы я назначал министром осла, вроде тебя!

Иной раз просители являлись, держась высокомерно, чересчур уверенные в собственном могуществе и возможностях; этих безжалостно прогоняли, тогда как те, кто приходил по-простому, смиренно, в один прекрасный день получали выгодное назначение.

Но больше всего врагов создали Распутину доступность, доверчивость и наивность, проявляемые им, когда он рассказывал о своем влиянии при дворе.

– Конечно, – говорил он, – я получаю, что хочу, не от него, так от нее.

Разумеется, подобные манеры глубоко задевали самолюбие честолюбцев. В головы многих закрадывалась мысль о несправедливости этого жалкого мира, поскольку ученые богословы, умелые стратеги и опытные чиновники не добивались ничего, в то время как этот неотесанный мужик бесстыдно выставлял напоказ свое всемогущество! Были такие, у кого еще деды пользовались милостью при дворе, а они, несмотря на все усилия, не могли приблизиться к императору. Чтобы получить что-либо от государя, надо было обхаживать этого зазнавшегося крестьянина, да еще часто приходилось слышать нечто вроде:

– Я не могу назначать епископом каждого дурака, который ко мне является!

Так что неудивительно, что все обманутые честолюбия, все раненые самолюбия объединились против Распутина.

Даже люди не злые, такие, как добрейший отец Феофан, не могли не обижаться на то, с каким презрением с ними обходился Григорий Ефимович, и неудивительно, что их это злило.

Именно отец Феофан, несмотря на свой по-детски добрый характер, одним из первых обиделся на Распутина и выступил против него с тем же пылом, с каким прежде восхвалял святость старца из Покровского. Он сделал все возможное, чтобы убедить императора и весь свет в том, что его бывший протеже является посланцем сатаны. Кто бы мог предположить, что этот обычный паломник сделает такую быструю карьеру при дворе и намного превзойдет своего покровителя?

Сердце даже такого святого человека, каким был отец Феофан, не выдержало атак вполне человеческого чувства: зависти. Отец Феофан очень быстро увлекался: теперь он ненавидел Григория Ефимовича с такой же силой, с какой прежде восхищался им. Теперь он был соперником Распутина и говорил о распутстве своего былого протеже с глубочайшим презрением. Он обличал страшные отклонения паломника от ортодоксии, что было явным доказательством его договора с дьяволом, с тем же пылом, с каким совсем недавно видел в этом сибирском крестьянине искупителя.

Отец Феофан пошел тем же путем, который проделал, доказывая святость Григория, но теперь кипя от ненависти. Он отправился последовательно к епископу Гермогену, к Илиодору, к «истинно русским людям» и великому князю Николаю Николаевичу, которым всем рассказал, что Распутин не что иное, как воплощение сатаны.

Добрый епископ Гермоген, любивший покой, не имел склонности к апокалипсическим преувеличениям. Он никогда не считал Григория Ефимовича святым, а сейчас был столь же мало расположен видеть в нем дьявола. Удобно усевшись, по своему обыкновению, на диване, он слушал фанатичные жалобы маленького архимандрита и наконец с совершенным спокойствием заметил: «Да, этот Гришка большой прохвост!»

После чего задумался о практической стороне вопроса, ища способ избавиться от Распутина с помощью «истинно русских людей».

Феофан и Гермоген сначала пришли к соглашению, что нужно приложить все силы, чтобы изгнать этого мешающего им старца. С этого момента они постоянно высказывались против Распутина, используя любую оказию, чтобы навредить ему.

На монахе Илиодоре по-прежнему лежало какое-то странное проклятье, вынуждавшее его всегда и всюду выступать в защиту Григория Ефимовича. Даже старый Феофан слабым голосом призывал к бдительности, а «великий ругатель», вопреки своему желанию, вынужден был следовать за Распутиным, покорно и почтительно, как мальчик из церковного хора.

Тем не менее он лучше кого бы то ни было знал подлость Григория Ефимовича. Ни отец Феофан, вечно молящийся перед лампадой, ни Гермоген, постоянно погруженный в богословские проблемы, не были знакомы с гнусностями поведения Распутина так, как был знаком Илиодор. Зависть и ненависть монаха имели личные причины и основывались на абсолютно бесспорных фактах.

Однажды Григорий Ефимович приехал к нему в Царицын, когда бедный извозчик, один из самых преданных последователей Илиодора, в отчаянии пришел просить его о помощи: его жена, как он говорил,