* * *

Привиделось чудовищное: будто маменька лежит на полу, вывернув голову; волосы распущенные разметались, лицо серое; и шепчет, зовёт, а вместо слов – пузыри кровавые лопаются.

Ромка проснулся, закричал от ужаса. Тут же скрип колёс стих, повозка остановилась.

Кто-то принялся по сену шарить, бормоча непонятное. Вытащил мальчишек, встряхнул, спросил грозно:

– Э, шайтана дети, воровать залезли?

– Нет, дяденька, – всхлипнул Ромка, – мы испугались да в сене спрятались. Из Добриша мы.

Подумал и добавил:

– Вот те крест! – и перекрестился, как маменька учила.

А Антошка пустые ладошки показывал: мол, и не скрали ничего.

Подошёл толстяк: борода красным крашена и завита, как шкура у ягнёнка, а халат богатый, шёлковый; сам важный – огромным чревом колышет, словно пропавший боярин Сморода. Закричал:

– Почему обоз остановил? Что тут у тебя, харя кыпчакская, опять колесо соскочило?

Возница, как мог, объяснил. Оба по-русски говорили плохо, но общались на нём – видать, друг друга языков не знали.

Толстяк наклонился – от бороды запахло вкусно, как из маменькиных коробочек с притираниями – и спросил:

– Из Добриша? Чьи?

Ромка вспомнил, как жуткий дядька с топором искал «мальцов княжеских». Пальцы незаметно крестиком сложил и соврал:

– Дружинника дети, Жука. Он в походе сгинул. Убёгли из дому: мачеха злая замучила.

Про злую мачеху нянька сказку рассказывала, страшную.

Толстый запустил пальцы в красную бороду, задумался. Потом улыбнулся притворно:

– Ну и правильно, что убежали. Будете у меня жить, в Сугдее. Голодные?

– Ага, – кивнул Ромка, – с утра не евши.

– Накорми, – кивнул перс кыпчаку, – и давай, давай. Нельзя стоять, ехать надо, а то до зимы в Биляр не доберёмся.

Возница дал лепёшку и рыбы кусок. Ромка по-честному лепёшку разломил, отдал брату половину. Кыпчак вздохнул, в повозку подсадил, протянул кожух:

– Укрывайся, холодно ночью. Эх, мескен малайлар. Сирота добришская. Меня Рамилем зовут. Вот такие же у меня были, как вы, только дочки.

Ромка хотел было сказать, что так не бывает: девчонки – они девчонки и есть, куда им да мальчишек-то. Но промолчал. А Рамиль снова вздохнул:

– Были, да. Только померли прошлый год от лихорадки.

Скривился, будто незрелое яблоко надкусил. Отвернулся, разобрал поводья. Хлестнул лошадей и запел песню – долгую, протяжную, словно степная дорога.

Октябрь 1229 г., город Биляр

Дмитрий всю ночь бродил, не помня себя. Вздыхали под сапогами доски билярских мостовых, лаяли во дворах собаки, почуяв чужака. Плакали проснувшиеся в своих зыбках младенцы, и сонные матери утешали их, сунув грудь. Серебристая луна смотрела равнодушно, бросала под ноги чёрные тени – бездонные, как река Стикс.

Утыкался в какие-то заборы, блуждал в переулках. Заполыхали факелы, звякнуло железо: встретился ночной караул. Что-то выспрашивали, глядя в закаменевшее лицо. Махнули рукой, отстали.

Очнулся у церкви: видно, забрёл в русский квартал. Дёрнул дверь – оказалась открыта, старенький батюшка забыл запереть. Пахло деревом, смолой, воском. По ночному времени было пусто и темно, только догорала лампадка под чёрной иконой в ладонь с образом Богородицы. Упал на колени, да не молился – забыл слова. Лишь спрашивал: за что?

Очнулся. Вышел: луна растворялась в посветлевшем небе. Запели азан муэдзины, призывая к первому намазу; город просыпался, громыхал воротами, скрипел колёсами спешащих на рынок телег.

Захлопал крыльями белый голубь. Переступил лапками, покачал головой, будто осуждая. Дмитрий порылся за пазухой, обнаружил полгорсти крошек пополам с мусором, бросил. Голубь кивнул и бодро застучал клювом по доскам.

Надо вернуться на Русь. Чтобы отомстить. Чтобы разыскать сыновей. Но не бродягой вернуться с котомкой за плечами, обходящим стороной заставы и города, а – сильным князем во главе войска.

Войско можно взять только в одном месте – у эмира. Значит, попроситься к нему в услужение. Хоть тысячей командовать, хоть сотней; хоть рядовым всадником пойти. Драться, выслуживаться, терпеть – ради мести, ради мальчишек. А там поглядим, кто истинный князь Добриша.

Спохватился: войско сегодня уходит! Пошёл быстрым шагом в сторону дворца Алтынбека, потом побежал. На перекрёстке болтали, смеялись две девицы: одна в русском сарафане и накидке, отороченной беличьим мехом, вторая – высокая, гибкая булгарка, смутно знакомая. Чуть не сшиб в спешке, извинился на бегу.

– Гляди, Настя, какой красавчик. Куда несёшься, витязь? Может, от счастья своего бежишь, – рассмеялась русская.

А булгарка промолчала. Улыбнулась только.

* * *

– Любого коня выбирай, Иджим-бек, – конюх поклонился, – эмир сказал – вся его конюшня в твоём распоряжении. Вот, смотри, серая в яблоках: лёгконогая, стремительная, как вихрь степной. От жеребца-текинца. И зовут её поэтому Ветерок. А вот, гляди, какой красавец! Танцор, а не конь. На таком по билярским улицам проедешь – все девицы твои. Кличут его…

– Мне не красоваться, – перебил Дмитрий, – мне нужен товарищ для похода и боя. Выносливый, понятливый, верный. Сам-то воевал?

Конюх подтянулся, ответил:

– А как же? И на огузов ходил взбунтовавшихся, и с аланами на Кавказе дрался. На Русь, уж извини.

– Вот. Значит, понимаешь.

– Погляди на эту. Вороная, как ночь, и пятно на лбу, будто луна светит. Потому и зовут её Айтен, «лунная ночь». Норовистая только, но с хорошим всадником договорится.

Ярилов подошёл. Погладил по морде. Кобыла взмахнула длиннющими ресницами, вздохнула. Положила морду на плечо человеку.

– Ай, смотри! Сама тебя выбрала.

– Кояш-солнце у меня был, и где теперь – неизвестно. Ну что же, теперь пусть будет Айтен-луна. Готовьте к походу. Я через час приду.

Вышел во двор, отправился в горницу – забрать нехитрые пожитки. Караульный поклонился, попросил:

– Бек, разреши мне с тобой в поход идти. Надоело при дворце торчать, воину не пристало в тепле спать.

– Да пожалуйста. Только выходим через час, собраться и попрощаться успеешь? Семейный?

– Спасибо! – обрадовался караульный. – У бахадира какие сборы? Меч на поясе, пламя в сердце, ветер в голове, ха-ха. Побегу. А семья… Да надоела уже семья. То жена пилит, то дети в соплях.

– Ну-ну, – грустно улыбнулся Дмитрий.

Толкнул дверь, наклонился под низкой для него притолокой.

– Поздравляю. Впервые в истории Булгарского царства такое, чтобы кряшен-урус сардаром стал.