Впереди – богатырь огромный, на белом жеребце, главное знамя держит в толстых ручищах. А за ним – воеводы. В толпе зашумели:

– Вот он, сардар Азамат! А что с ним за рыжий рядом? Сияет, аж глазам больно.

– Эх ты, село. Это же сам Иджим-бек, он же Кояш-батыр, победитель Субэдэя и в Бараньей битве, и под крепостью Каргалы. Это он эмира выручил, и за то ему Алтынбек плащ даровал, золотом расшитый, да назначил сардаром. Теперь монголам крышка, будут всей ордой в джаханнаме гореть синим пламенем.

Ромка услыхал. Замерло вдруг сердечко. Вгляделся, узнал…

– Тятя! Тятенька!

Бросился к всаднику в золотом плаще.

– Инян кутэ!

Бахадир нагнулся, вырвал за шкирку из-под копыт:

– Ты чего творишь, заморыш? Убиться захотел? Чей это?

Сквозь толпу пробился Рамиль, закричал:

– Прости его, господин! У мальчика отец, урусут-дружинник, в походе сгинул. Вот он и сам не свой, другого за папу принял. Я ему теперь – единственная родня.

Бахадир помрачнел. Поставил Романа на землю, буркнул:

– Сирота, значит. Следи за ним получше, и вознаградит тебя Всевышний за благородство. А по заднице всё-таки всыпь, чтобы впредь под копыта не бросался.

Ак-булюк, стальной корпус, гордость Булгара, шёл и шёл нескончаемым потоком под грохот барабанов.

Мальчик рыдал, рвался, кричал про отца. В штанину вцепился Антошка, ревел в голос. Рамиль обхватил, прижал, гладил по голове, успокаивал:

– Эх, сирота добришская, как же так…

Протрубили в последний раз трубы, и всадники скрылись за поворотом.

Весна 1232 г., Булгарская граница

Четыре сестры танцуют вечно, сменяя друг друга, и улыбаются тебе, темник. Круг, ещё круг. Вот уже волосы твои поседели, ноги выгнуло болью, сны – коротки и неглубоки.

Ушёл надёжный друг, хитроумный Джэбэ-нойон. Некому теперь прикрыть спину, некому лихой атакой выручить, ударить врага во фланг. Да, есть Кукдай, есть и другие: богата Империя славными полководцами, крепка их воля и остёр, как наконечник стрелы, ум. Но всё не то, не те…

Улетел, расправив сильные крылья, великий орёл; гостит в небесной юрте у отца Тенгри Тэмуджин: сидят у костра на подушках чёрного бархата, вышитых звёздами, пьют чай, обсуждают земные дела. И тебя, темник, тоже. Глядят сверху, изредка хвалят, а сейчас, верно, качают головой. Осуждают.

А может, и нет никаких четырёх юных дев, танцующих для тебя, старый волк. А есть лишь одна, сменяющая одежды: белую снежную шубу на короткую зелёную накидку из молодой поросли; синее покрывало июльского жаркого неба на золотой халат богатой осени. И не дева уже, а молодящаяся старуха: прячет морщины щёк под китайскими румянами, красит седину персидской хной. Но истлевают её одежды, и скоро в руках появится странная штука, любимая земледельческими народами: изогнутый клинок без рукояти, криво приделанный к древку…

Десять раз сменили друг друга. Два с половиной года прошло. Это много…

– Два с половиной года – это много. Неужели мы застряли на булгарской границе надолго? Этак я увижу Последнее море тридцатилетним стариком, – улыбнулся хан.

Сын Джучи и наследник его улуса совсем не похож на деда, Потрясателя Вселенной. Да, властен, да, умён; но рядом с Тэмуджином было, словно у подножия могучего вулкана, сжигающего небо своим неистовым огнём, и неизвестно, на кого хлынет раскалённая лава – на твоих врагов или на тебя. А рядом с Бату-ханом тепло, как возле очага в юрте посреди зимней степи. Может, не зря твердят завистники, что Джучи, которого мать родила после меркитского плена, вовсе не Чингисовой крови? Тоже не был похож на Тэмуджина…

Субэдэй провёл ладонью по лицу, отгоняя неуместные мысли. Согласился:

– Долго, хан. Но булгары отбиваются отчаянно и с высоким искусством.

И начал рассказывать про засеки и земляные валы вдоль рек Урала и Сока; про передовые балики – небольшие укрепления, в которых – малые, в пару десятков всадников, отряды, днём и ночью охраняющие оборонительную линию конными караулами. Про то, как заставы мгновенно сообщают о появлении монгольских войск, используя костры с дымами разного цвета, и тем самым называют не только место возможного прорыва, но и число монгольских войск.

– А ещё – невиданное у нас: медные зеркала, которые в солнечный день на большое расстояние передают сведения. Их хитрым образом поворачивают, чередуя короткие и длинные вспышки. Таким образом, булгарский полководец всегда знает, где мы и что готовимся делать. И своевременно упреждает наши удары, приводя к месту прорыва резерв, который он держит в глубине булгарской земли.

– Понятно, – кивнул Бату, – именно поэтому он всего лишь с десятком тысяч воинов успешно сражается против трёх туменов, уступая нам втрое.

– У него ещё есть силы, – недовольно пробурчал Субэдэй, – ополчение, отряды из бейликов. Башкиры и буртасы, прирождённые воины…

– Всё равно, успешно и грамотно воюет, – восхитился Бату, – как его зовут? Кто он, этот умелый военачальник?

– Иджим, урусут на службе булгарского эмира, – нехотя сказал темник.

– Подожди, – щёлкнул пальцами Бату, – я слышал и иное прозвище. Да, точно! Кояш-батыр! Это же он прославился в сражении на Калке, в Бараньей битве и вывел Алтынбека из осаждённой крепости?

Субэдэй потемнел. Склонил голову, чтобы чингизид не увидел запылавших ненавистью глаз, ответил тихо:

– Ничто не укроется от твоего острого ума, хан. Да, так и есть. Эта степная гадюка, забравшаяся в сапог, эта заноза в седле постоянно болтается под ногами и портит всё дело.

В шатёр вошёл нукер в чёрных доспехах (подражание хишигтэну Великого), поклонился:

– Разреши вызвать темника, хан? Там важное сообщение.

– Говори здесь.

– Перебежчик, один из тысячников ак-булюка. Пленные подтвердили – не врёт, и вправду служил эмиру.

– И что хочет?

– Мести, – усмехнулся нукер, – его обидел Иджим-бек, обошёл наградой. Говорит, что знает, как прорвать рубеж и побить булгарское войско.

– Как я вовремя приехал к тебе, темник! Месть – это хорошо, – обрадовался Бату, – месть движет людьми гораздо лучше, чем любовь, преданность и даже зависть. Не так ли, Субэдэй, мудрый учитель мой?

Темник быстро взглянул на хана: не в его ли юрту стрела? Поклонился:

– Я счастлив, у меня прекрасный ученик, да продлятся бесконечно годы твоего правления, Бату-хан, внук Великого и сын Мудрого.

* * *

Субэдэй был против спешки: кони ещё не отъелись на весенних травах богатых заливных лугов в пойме Сакмары. Надо бы дождаться возвращения лазутчиков, которые должны выяснить, где стоит Иджим-бек с основным войском.