– Строиться! Ждать нападения.

Монголы приходили себя: разыскивали свои десятки и сотни, стреляли наугад в ответ на стальную лавину стрел.

Субэдэй вернулся к Бату. Нукеры уже выдрали из седла перебежчика, стянули верёвками локти.

Темник спустился на землю. Подскочил, схватил булгарина за волосы, повернул к себе:

– Ты затащил нас в ловушку! Зачем?! Ты что, не понимал, что обречён?

И ударил рукоятью сабли прямо в усмехающееся лицо.

Булгарин выплюнул обломок зуба. Расхохотался, разбрызгивая кровь из разбитых губ.

– Дурак ты, темник! Никогда не победить тебе Булгар. Потому что мы любим его. Потому что каждый готов стать шахидом ради Отечества. Потому что у нас есть Иджим-бек, да дарует ему Всевышний долгие годы и новые победы!

– Ты умрёшь.

– Прекрасно! И увижусь, наконец, с женой и детьми, которых убили твои звери, когда взяли Саксин. Скажи, что тебе сделали младенцы? Кто дал право твоим ублюдкам убивать и насиловать? Я был на пепелище и нашёл жену, приколотую четырьмя ножами к полу прямо сквозь тело. Растянутую, как овечья шкура для просушки, чтобы твоим нелюдям было удобнее развлекаться. Я предстану перед Аллахом не с пустыми руками: тысячи твоих бойцов отправятся в вечное пламя Джаханнама ещё до заката, а ты следом…

Субэдэй ударил саблей; ещё раз и ещё, пока голова булгарина не исчезла. Нукеры морщились и отворачивались, забрызганные окровавленными ошмётками.

– Жаль, что ты не дал ему договорить. Это было любопытно, – заметил Бату.

Вновь заревели булгарские рога.

– Сейчас станет ещё любопытнее, хан, – ответил запыхавшийся темник.

На восточном склоне, более низком, сверкнула сталью стена ак-булюка: тысячи скакавших плотно, стремя в стремя, бахадиров. Набирая скорость, врезались в нестройные монгольские ряды внешней колонны, опрокинули копейным ударом. Засверкали сабли, падающие из неба подобно молниям возмездия.

Субэдэй повернулся к нукеру:

– Сигнал! Сигнал Кукдаю, сын черепахи.

Нукер откинулся в седле, лёг на круп коня и выпустил в зенит две стрелы подряд с белой и красной шёлковыми лентами – личный шифр Субэдэя.

– Все назад, к реке! – проревел темник.

Личная охрана Бату сообразила первой: подсадили хана в седло, рванули на юг, к спасительному броду через Сакмару.

Субэдэй отдал последние распоряжения и поскакал следом. За его спиной началась резня: сгрудившиеся монголы отступали под натиском булгарских латников, поддаваясь, как гнилое мясо под ножом мясника. Кто-то пытался прорваться на противоположный, более крутой склон низины, но там лес был гуще, а из-за деревьев без промаха били луки спешенной башкирской конницы.

Кукдай пришёл вовремя: его тумен ударил булгар во фланг, смял, не дал закончить разгром. Ак-булюк бросил избиение первого тумена и попытался развернуться навстречу внезапному нападению, однако теперь поросшая перелеском низина была против него, мешая перестроить фронт.

Ещё грохотала битва, ещё вспыхивали жаркие схватки, но было ясно: монголы ускользнули из ловушки, где должны были погибнуть все до единого.

Рога заревели отбой: булгарские латники медленно отступали вверх по склону, резкими выпадами сдерживая Кукдая; но и монголы неохотно лезли на верную смерть, под удары копий и сабель. Битва завершилась сама собой: булгары ушли, а монголы стали обходить поле сражения, чтобы добить раненых врагов; но на одного оставленного в низине булгарина приходилось по десять умирающих степняков…

Когда перешли вброд Сакмару, Бату вытер пот со лба и сказал:

– Теперь я понимаю, почему Кукдай отстал так сильно. Это ты ему велел, мой мудрый учитель. Оставил про запас.

– Да, – ответил Субэдэй, – мой отец всегда говорил: «Два колчана лучше, чем один, ровно в два раза».

– И не возразишь, – улыбнулся Бату, – прости меня, темник.

– За что, хан?

– За легкомыслие. За то, что поверил перебежчику и не слушал твоих мудрых возражений. Я слишком рано посчитал себя непобедимым полководцем и мудрым правителем.

Субэдэй поклонился:

– Поздравляю тебя, мой хан. Ты сделал ещё один шаг к вершине. Ибо только истинно великий не боится признавать своих ошибок.

* * *

Чавкала под копытами пропитанная водой, готовая родить земля; первые цветы робко проклевывались из бутонов, высовывая жёлтые язычки, пробуя весеннее солнце на вкус.

– Славная победа, Дмитрий, – сказал Азамат, – сам Искандер Двурогий позавидовал бы тебе. Мы потеряли меньше тысячи, а монголы, пожалуй, вчетверо.

– Это не победа, – поморщился Ярилов, – я не могу себе позволить размен «один к четырём», слишком неравны силы. Это – ещё один шаг к общему поражению. Вот если бы удалось взять в плен Субэдэя и Батыя… А так – очередная стычка, ничего не решившая.

– Странно звучат твои слова в день триумфа, – заметил Азамат, – мало кто их поймёт.

– Их никто не поймёт. Поэтому говорю только тебе, старому другу. Впереди – трудная война, и нам не удалось закончить её сегодня.

– Умей радоваться сегодня, завтра может не наступить.

Не договорили: нахлёстывая коня нагайкой, подлетел начальник башкирского алая. Крикнул:

– Я увожу своих людей!

– Что значит – «увожу»? Тут что, вечеринка? – возмутился Азамат.

– У нас беда. Третий тумен Субэдэя… Монголы нашли тайное становище, где мы прятали семьи. Говорят, вырезали почти всех, уцелевшие разбежались по лесам. Мы уходим – хоронить мёртвых, искать живых и мстить.

Развернулся, бросил коня с места в галоп. Азамат недовольно сказал:

– Надо доложить эмиру, пусть велит примерно наказать его. А башкир прикажи задержать – они нужны для войны. Сейчас я…

– Не стоит, – придержал побратима Дмитрий, – я их понимаю. Меня ты не смог бы остановить в подобном случае.

Кыпчак поморщился. Сказал:

– Ты старший, тебе решать. Ладно, всё равно устроим пиршество, когда вернёмся в становище. Чтобы порадоваться победе и погоревать о погибших. В первую голову – о славном тысячнике, сыне древнего рода, пожертвовавшем своей жизнью ради Булгара. Он мечтал воссоединиться с семьёй: совершим общий намаз, чтобы мечта его сбылась.

– Я его понимаю, – задумчиво сказал Дмитрий, – жаль, что вера моя не настолько крепка. И христианину никто не гарантирует рая, даже если пал в бою за правое дело. Наверное, это прекрасно: быть уверенным в том, что соединишься с любимыми после смерти.

– Э-э-э, брат. Мне не нравятся твои мысли. Ещё не добыта руда, из которой отольют заготовку для меча, коим снесут наши головы. Не надо желать смерти: Всевышнему виднее, когда прислать её.