Перебежчик настаивал:

– Собака Иджим в лагере, где ему ещё быть? Надо спешить, пока он не догадался о прорехе, проскочить, словно быстрый окунь сквозь прохудившуюся сеть.

– Мне больше нравится сравнение с могучим тайменем или острозубой щукой, – улыбнулся молодой хан, – но булгарин прав: чего ждать? Кони станут круглобокими лишь к концу лета, не тянуть же так долго. Расправиться с Иджимом, напасть внезапно, пока его силы в одном месте. Потом мощным ударом взять их города, и зимой можно выступать на Русь. Здорово я придумал?

– Хороший замысел, – сдержанно согласился темник, – но нельзя лезть в лисью нору за щенятами, не убедившись, что это – не берлога медведя.

– Ты мудр и осторожен, мой учитель. Но не стала ли твоя осторожность излишней после досадных неудач в сражениях с Кояш-батыром? – усмехнулся Бату.

Субэдэй поклонился:

– Будь по-твоему, хан. Но я настаиваю: ты не должен идти в передовом кошуне. Место властителя – далеко от битвы, так учил Тэмуджин. И я буду рядом с тобой, мне так спокойнее.

– Хорошо, темник, – согласился хан, – ну, что там, булгарин? Говори.

Бывший тысячник эмира махнул рукой, показывая:

– Здесь поросшая лесом низина, не видная с соседних застав. А через реку – брод. По низине мы пройдём далеко на север незамеченными, а оттуда уже направимся к лагерю Иджима. И дело будет сделано!

– Да, – согласился Бату, – поймать булгар в чистом поле – половина победы, учитывая двойное превосходство в силах.

– Слишком хорошее место для прорыва, – недоверчиво сказал Субэдэй, – почему за полтора года войны булгары не закрыли его?

– Мне скажи спасибо, орхон, – усмехнулся булгарин, – собака-урусут отстранил меня от командования тысячей и отправил с заданием, недостойным потомка первых визирей царей Булгара: я должен был проехать вдоль рубежей и найти слабые места. Вот я и исполнил приказание.

Предатель захихикал.

– Да! Точно исполнил приказание и обнаружил слабое место, дыру. Но сообщил о ней не выскочке-кряшену, а вам.

– И будешь вознаграждён, – подхватил хан, – какую ты хочешь награду?

– Голову урусута, – быстро сказал перебежчик, – которую я отрублю с превеликим наслаждением вот этой самой рукой!

Субэдэй вздрогнул. Возразил:

– Не спеши. Сначала надо его поймать, а там решим, кто будет казнить Иджима.

– Только не подеритесь за эту награду, – рассмеялся Бату, – в крайнем случае, бросите жребий.

Нукер подошёл, поклонился:

– Вернулся лазутчик из булгарского лагеря.

– Зови.

Забрызганный по уши весенней грязью багатур сообщил:

– Всё булгарское войско на обычной стоянке. Я неслышной мышью подобрался к самым караульным постам. Всю ночь там горели костры – тысяча, не меньше.

– Костры разжечь – дело нехитрое. Внутрь пробирался? – строго спросил Субэдэй.

– Нет, дарга, – честно ответил лазутчик, – это невозможно: вокруг посты, и становище окружёно насыпью с частоколом. Светились огни и доносилось ржание многих коней. Они там, где ещё им быть? Так думаю.

Темник схватил багатура за шиворот, зашипел:

– Думать – не твоя забота, боец. Надо было убедиться…

– Отпусти его, темник, – вступился хан, – ты излишне строг. Иди, храбрец, отдыхай, тебя ждёт награда. Ну что же, всё ясно. Приказываю: выступить немедленно.

– Отлично! – воскликнул булгарский предатель и рухнул на колени. – Преклоняюсь перед настоящим властителем, внуком Великого.

– Льстец, – усмехнулся Бату, – знаешь, как мой дед угощал льстецов? Расплавленным свинцом, залитым в глотку.

И пошёл к своему коню, окружённый свитой.

Побледневшего от такой отповеди булгарина Субэдэй схватил за плечо и тихо произнёс:

– А ты поедешь рядом со мной, говорливый. Если что-то пойдёт не так – я лично начну отрезать от тебя куски поменьше, чтобы ты подольше мучился.

Кивнул двум нукерам:

– Глаз с него не спускать!

Потом подозвал Кукдая:

– Пойдёшь сзади, на расстоянии десяти полётов стрелы. Ни одним шагом ближе! Сигналы те же, что обычно. И не вздумай вступать в бой, пока не получишь приказ от меня лично.

– Я исполню твою волю, орхон, – поклонился темник, – но как же…

– От меня лично! – повторил Субэдэй.

Кукдай кивнул и повторил:

– Я не буду выполнять ничьих приказов, кроме твоих. Я не буду вступать в бой. Даже если небо рухнет мне на голову, а из-под седла полезут демоны ада.

* * *

Чахлый перелесок не был препятствием: лошади передового кошуна бодро шлёпали широкими копытами по весенней грязи. Разведчики прислушивались к пению птиц, внимательно осматривали молодой лес: всё спокойно.

Начальник кошуна выбрасывал щупальца конных десятков в стороны от дороги: багатуры осматривали склоны, но не обнаружили ничего подозрительного – ни свежего кострища, ни чужих следов.

Когда последний всадник кошуна скрылся из глаз, Субэдэй подал сигнал: первый тумен главного войска отправился на булгарский берег. Брызги Сакмары взлетали в воздух, сияя, словно драгоценные камешки; и сияли улыбками воины: наконец-то закончится эта надоевшая война, когда враг утекает между пальцев, как вода, избегая сражения. Сотни шли тройным потоком – ширина низины позволяла.

Спустя два часа Бату оглянулся и сказал недовольно:

– Где второй тумен? Я не вижу его. Еле плетётся, будто едет верхом на баранах, цепляясь гуталами за землю.

Подозвал нукера, велел поторопить Кукдая. Субэдэй промолчал.

А спустя ещё полчаса примчался посыльный от начальника передового отряда: преодолели низину и вышли в степь. Дорога чиста, врага нигде не видно.

– Прекрасно! А ты волновался и не верил, темник, – рассмеялся Бату, – стоило мне приехать – и сразу наступает завершение долгой войны, тянущейся бесконечно, словно кишки из распоротого брюха коровы.

Субэдэй не успел ответить: раздался пронзительный рёв чужого рога, и следом за ним засвистели стрелы.

Монголы растерянно крутились волчком, не понимая, как избежать угрозы: стрелы летели, казалось, со всех сторон, сыпались из потемневшего неба, из-за тонких стволов молодого леса, из кустов, которыми поросли склоны…

Субэдэй встал на стременах: кричал, призывая тысячников атаковать скаты, но его не слышали – всё заглушали вопли багатуров, ржание коней, хрипы умирающих. Нукеры немедленно окружили хана плотным кольцом, подняли маленькие щиты – но и в этом кольце слышались стоны тех, в кого угодила булгарская стрела.

Субэдэй поднял коня на дыбы, бросился вдоль колонны, нещадно хлеща плетью всех, попадавшихся под руку.