– Пришел час… – изрек устало, словно это он израненный, а не Дражко, и остановился против князя, по-прежнему всматриваясь ему в глаза.

– Как ты и говорил… – сказала княгиня-мать.

– И пора уже… – Из усталого голос волхва неожиданно стал грозным, вроде как с угрозой то ли самому воеводе, то ли кому-то на стороне или вообще какой-то неведомой силе.

– Пришел час, – согласился Дражко, слегка робея перед волхвом, хотя никогда не робел перед врагом. Но сила Горислава была вовсе не такая, какой бывает у воина, и потому, наверное, казалась особенно значимой, которой невозможно сопротивляться.

– Садись, – показал Горислав на скамью под окном. – Прямо сиди, и спину держи прямо, будто оглоблю проглотил…

Дражко сидел прямо, смотрел перед собой, а волхв водил ладонью над раной, вторую ладонь оставив неподвижной за спиной, и громко шептал:

– Именем Ляда…[32]Чтобы Дражко не ломало, не томило, не жгло, не знобило, не трясло, не вязало, не слепило, с ног не валило и в мать сыру землю не сводило. Слово мое крепко – крепче железа. Ржа ест железо, а мое слово и ржа не ест. Заперто мое слово на семьдесят семь замков, замки запечатаны, ключи в океан-море брошены, кит-рыбой проглочены. Именем Ляда!.. Омун!.. Омун!.. Омун!..

Он не прикасался к князю рукой, а рану дергало, словно на нее копьем острым давили, и усы, как настоящий крик или стон, сигнализировали это. Княгиня-мать с беспокойством, но молча наблюдала за лечением. Вернувшийся с доспехом Сфирка замер в дверях, не закрытых волхвом, боясь помешать. А Дражко терпел, терпел, пока вдруг не почувствовал, что боли уже почти нет.

Горислав, должно быть, тоже почувствовал это.

– Именем Ляда будет так! – и убрал руку.

Дражко задышал глубже, расправил плечи.

– Пил? – спросил волхв, взяв в руки маленькую бутыль.

– Два раза уже пил.

– Еще пей. Три глотка. Больше сегодня не надо. Только потом, ночью…

Дражко опять выпил и через мгновение почувствовал, как слегка закружилась голова.

– Смотри мне в глаза.

Князь поднял голову. Волхв двумя ладонями обхватил его лицо, крепко обхватил, до ломоты и треска в висках, и не отрывался от него взглядом. Долго и упорно, тяжело, совершенно не мигая, смотрел. И чувствовал Дражко, как перетекает в него мысль волхва, как наливается силой тело, чувствовал, как совершенно забываются ранение и ощущение беспомощности. Он становился прежним князем-воином, грозным для врагов и любимым дружиной. Да какое там! Он никогда раньше не чувствовал в себе таких сил, никогда раньше не был способен на такие подвиги. Сила! Сила! Откуда-то взялась в теле неведомая сила!

– Запомни меня, Дражко, – сказал Горислав не своим голосом, и словно бы эхо вокруг головы князя загуляло, дрожью заколебало неустойчивый воздух. – Запомни хорошенько, что скажу я тебе… Слушаешь ли?

– Слушаю, Горислав, – ответил тихо Дражко, подавленный этим голосом, и будучи совсем не уверенным, что это именно Горислав говорит, а не кто-то иной, более сильный, более значимый для всех людей, не только для одного Дражко, кто-то другой вещает через волхва свою волю.

Весь мир вместе со светлицей, вместе с матерью и Сфиркой, вместе со всем дворцом куда-то отодвинулся, расплылся, и воевода почувствовал себя цыпленком в скорлупе яйца, в котором гуляет эхо значимого, вибрирующего, низкого голоса.

– Все твои предки, начиная с Гатала Великого[33], были воинами. И ты воин. Ты пойдешь в бой, ты поведешь за собой дружину, но знай, что не только твое тело помогает тебе одолеть врага, но и тело отца твоего и деда, и их отцов и дедов, и всех других, кто одной с тобой крови. Я дарую тебе связь с ними. Трудно будет, зови их – они придут и помогут. Каждое утро, проснувшись, зови… До тех пор, пока совсем не поправишься. Понял ты меня, Дражко?

– Понял, Горислав.

– Пусть поможет тебе Свентовит… Пусть будет с тобой Доля…[34]

И так же ровно, как входил в комнату, волхв, повернувшись, шагнул, как поплыл по полу, к Сфирке, остановился рядом и, после короткого раздумья, взял из рук разведчика меч князя. Он долго рассматривал оружие неподвижным взглядом, может, и не взглядом даже, а словно рукой выслушивая голос стали, как вчера выслушивал состояние воеводы, приложив ладонь к его лбу. Потом медленно вытащил оружие из ножен и после короткого раздумья вернулся к Дражко и протянул меч матери:

– Пусть материнская рука срежет у сына прядь волос.

Княгиня послушно сделала это, хотя ее рукой удержать тяжелое оружие было трудно.

– Заверни в его рушник, – приказал Горислав.

Она и это выполнила.

– Другие ножны найдешь, княже? – Это был уже обычный голос Горислава, привычный. От этого голоса, пришедшего на смену небывалому, стало легче.

– Найду, Горислав.

– Тогда я заберу эти… И – не меняй меч… Пусть он всегда с тобой будет… Всегда…[35]