— Неужели ваша бабушка не может найти в Таганроге хорошего хирурга?

— Бабушка?

— Она же большой человек!

— С чего вы взяли?

— Она так себя держит. Коньяк дорогущий доктору дарила. Разве она не работала в горкоме?

— Каком горкоме?

— Партии.

— Ты что? Она всю жизнь дальше нашего двора не выходила.

— Да? — Требьенов роняет серую папку.

— Конечно.

— Как я ошибался. — Требьенов поднимает папку, дует на нее. — Жаль.

— Ты поэтому мне судно приносил? Думал, у меня бабушка человек со связями?

— Честно говоря, да.

Сверху доносится хохот нимф. На голову Требьенова сыпется штукатурка.

— В Москву, срочно в Москву… — бормочет он, словно безумный.

Катуар отнимает у меня свои запястья, взмахивает ладонями, сердитыми крыльями:

— Ты не сможешь, Саша. Какой Таганрог? Ты и выговор южный забыл. Где твое «Г» фрикативное?

— Откопаю в песочнице. Полетели отсюда. Прямо сейчас. Будем, как Александр Первый и Елизавета Алексеевна, тихие и нежные. Как тогда, осенью 1825 года, на пороге вечности. Быстрее! Я не дам тебе даже часа.

— А абажур?

— Что?

— Я не сделала абажур для твоей комнаты.

— В Таганроге целых две комнаты, будет где развернуться.

— Есть перспектива! Но мне все-таки надо посушить волосы.

— На лету высохнут. Ты согласна?

— И я еще ни разу не искупалась.

— Это серьезный аргумент. Иди на пляж. Я пока придумаю, что наврать Мельхиоровичу и Булатовичу.

— Мне кажется, это уже ни к чему, когда ты задумал бегство. А ты не хочешь со мной искупаться? Да, прости, я глупость сказала. Нет, я не пойду никуда без тебя. А в этой гостинице есть фен?

Верховный Драматург, будь милосерден, оборви здесь сюжет, начертай в небесах заветное Ende! Все уходит в песок. Сочи тонет в аду. Дальше пусть тишина. Никакого «гур-гур».

Стук в дверь.

Я освобождаю запястья Катуар. Но она продолжает держать руки так, будто я магически загипсовал их. Потом я закрываю глаза.

ЗТМ.

— Ты будешь открывать? — шепчет Катуар.

— Глаза?

— Дверь.

— Не буду. Зачем? Нас уже нет.

— Это некрасиво. Вдруг там нужна помощь?

— Кому?

— Например, Шах-оглы Магомедова хочет похмелиться. Медные трубы горят.

Сквозь утлую дверь доносится пугающий голос:

— Марк, вы здесь? Я принесла ваши бэджи. ВИП! Сегодня церемония открытия.

Катуар хихикает мне в волосы:

— А для них ты по-прежнему Марк.

— Черт с ними. Все утопить.

— Я открою. Эта тетка не виновата в том, что мы собрались в Таганрог. У нее свои цели.

— Ты голая.

— Отдай одеяло!

После нескольких секунд глухого диалога у дверей (ятак и стою лицом к окну), Катуар восклицает:

— И там будет настоящая красная дорожка?

— Да, девушка. — отвечают ей строго. — Вы точно Марку передадите?

— Конечно. И ему, и Бенки, и Лягарпу, и Брунгильде.

— Кому?

— Всем! Спасибо вам. Всего доброго. Прощайте.

Этих секунд хватило, чтобы сбить наш благословенный ритм.

Теперь два человека в темных очках уже садятся в черный автомобиль в Сочинском аэропорту. Они не пили в самолете ничего, кроме томатного сока. Их никто не встречал. И они уже едут.

— А если он будет пьяный? — спрашивает один другого.

— Не будет. Я уже все узнал. — отвечает один другому.

Мы с Катуар спускаемся в лифте. Я держу в руках чемодан с нерожденными платьями и испуганным Лягарпом во чреве.

— Нога ноет.

— Почему? — Катуар гладит меня по плечику.

— К перемене мест.

На площадке у гостиницы «Перл» останавливается черный автомобиль. Марк, или как тебя там теперь, — берегись автомобиля!

Двери лифта печально расходятся. Перед нами с Катуар холл гостиницы с образцовым советским уютом и табличкой на ножке — «Ресепшн».

Из автомобиля выходят два человека в темных очках. В нарушенье привычной гармонии — оба через одну дверь. — Простите, заклинило! — кричит им водитель.

Катуар останавливается, спрашивает:

— А мы не скажем на ресепшене?

— Нет, мы не можем задерживаться.

— Тебе не тяжело?

— Чемодан накачали веселящим газом. Вперед!

Двое в темных очках входят в гостиницу через стеклянные двери, которые протирает пышной тряпкой женщина с азиатской порывистостью.

— Давай сразу к нему в номер? — спрашивает один другого.

— А я поищу его на пляже. — отвечает один другому.

— Нет. Я уверен, что он в номере. Какой пляж этому лягушонку?

И они движутся по холлу. Их окликает парка с ресепшна:

— А вы куда, господа?

Мы с Катуар минуем их (расстояние близкое, но они нас не замечают), приближаемся к стеклянным дверям. Я произношу заклинание:

— Сразу у входа садимся в такси, и будто нас тут не было…

Женщина с тряпкой вздыхает, глядя на нас.

Двое в темных очках уже что-то ответили парке. Та левой рукой указует:

— Так вот он, с чемоданом!

Двое оборачиваются.

Катуар вылетает на свободу, поднимает голову, смотрит на небо. Я с чемоданом на границе — между проклятым Марком и Сашей, который уже ступает на спасительную дорожку, усыпанную белой акацией. Правая нога уже там — левая, подлая, еще здесь. — Марк! Вы куда?

— И тогда Александр сказал: «Солдату через двадцать пять лет службы и то дают отставку. Мы поселимся в Ореанде, и ты, Волконский, будешь у меня библиотекарем». Император действительно купил имение в Ореанде, когда выезжал из Таганрога в Крым, а вернувшись, показывал план имения Елизавете Алексеевне, говорил, что там они обретут покой.

Бух безжалостно стряхивает листья и садится на осеннюю скамейку. Он в тренировочных штанах и куртке на молнии, только что играл в баскетбол, пахнет потом и старой резиной.

ТИТР: ЛУЖНИКИ. ГЕРОИ НА ПЯТОМ КУРСЕ ИСТФАКА МГУ.