смеешь так говорить?! Как ты смеешь? – кричала она. Под глазами дрожали огромные капли слез.

Так продолжалось минуту-другую. Потом кулачки стали все реже опускаться на мою грудь. Наконец, ее руки упали к земле, и тогда я осторожно обнял девушку. Было тепло и приятно – совсем как в первый раз, когда мы обнялись. Почти забытое чувство.

– Прости меня, Дарья.

– Пошел вон, – прошептала она, проглатывая слезы. Я почувствовал на своей спине ее ладони.

Я потянулся к бумажнику, достал фотографию.

– Помнишь тот день? – спросил, поднеся карточку к заплаканному лицу.

Двое подростков на бетонном блоке, их вытянутые руки складывались в букву X. Неловко согнув маленькую ладошку, Дарья провела по лицу рукой и обратила взгляд в сторону фото. После нескольких минут, пропитанных невозможным молчанием, она тихо произнесла, в ее голосе слышалась улыбка:

– Конечно, помню. Нам было десять лет. Мы поехали к твоим дяде и тете в Купавы. Дядя Марцель отправил нас стеречь лошадей в Ильмень-роще. Но мы заскучали и играли в прятки за большими вязами. В конце дня не досчитались Росы. До сих пор вспоминаю разъяренное лицо твоего дяди. Как он любил эту лошадь! Каролина всех помирила в конце дня. Погнала нас под камеру. Фоткала все подряд на новенький «Полароид». Ночью разожгли в поле костер, а мы забрались на холм и загадывали желание на первую звезду. Ты помнишь, что ты загадывал?

– Этого нельзя говорить.

– Эй ты, зануда, уже больше десяти лет прошло. Ты ведь знаешь, сбылось оно или нет. Говори.

– Тогда ты первая.

– Уфф, ну ладно. Я хотела… – она замялась, – Я загадала поехать в путешествие.

– Но куда?

– Да неважно куда. Я хотела увидеть весь свет, по правде говоря. Мы были бедны и не могли позволить себе путешествовать. Но хватит про мое желание! Теперь рассказывай, что ты загадывал.

– Ну тут никакой тайны нет: я хотел, чтобы на огороде бабушки выросли трускавки.

– Издеваешься? Но ведь клубника и так росла в то лето!

– Нет, к тому времени я уже всю съел!

– И ты загадал, чтобы она выросла вновь? Магически, что ли?

– Ты так говоришь, будто это ерунда. Я тебе открыл самую большую тайну, а ты так. Обидно.

– Аррррр. Пошел вон, Андрей! – она снова разозлилась, но теперь уже понарошку.

Со стороны площади послышалась громкая речь. Кто-то говорил в микрофон, и его голос отрывками доносился в нашу сторону.

– Думаю, нам пора возвращаться, – помедлив, сказала Дарья. Ее пальцы скользнули к моей ладони.

– То есть, ты останешься? – спросил я. – На Радоницу, я имею в виду.

– Но где я буду жить? Магазинчик уходит от меня к покупателям уже завтра.

– Всегда есть «Джинджер Паппи». Мы все там собираемся. Дедушка, брат и мама уже там.

Но прежде чем я услышал ответ Дарьи, телефон зазвонил в моем кармане. Я хотел было сбросить, но тут увидел, кто звонил. Это был Борис.

– Да-да, слушаю! – шумно дыша, прокричал в трубку.

– Но витай, Андрейка! – раздался знакомый бас, – Поведай, ты сейчас в Бойкове чи не?

– Ну да, здесь. На фестивале.

– Отлично! Подходи на площадь, где Смок стоит.

– Хорошо… – протянул я.

Борис больше ничего не говорил и собирался, по-видимому, повесить трубку. Тогда я выпалил:

– А что насчет отца?! Ты узнал что-нибудь?

В ответ – сухо:

– Выбачь – не маю часу, чтобы пояснять. Все узнаешь, как придешь. Про Збышка тоже.

И повесил трубку. Через минуту мы с Дарьей вернулись на площадь. Уже порядочно стемнело и было морозно. Мрак ночи разгонял яркий свет прожекторов, которые подтягивали к сцене рабочие. В искусственных лучах фигура Смока выглядела более зловещей – лапы и огромная пасть растворялись в темноте и оставляли цельный образ на откуп воображения.

На сцене стояли двое мужчин. Невысокий старичок со встрепанными островками седины на лысой голове держал в руках микрофон. Его ярко освещали лучи прожекторов – настолько, что я мог разглядеть все морщины на бледном лице. Второй стоял чуть поодаль, в темноте, и его внешность трудно было разглядеть. Он держал руки глубоко в карманах.

– Нагора изменилась, друзья! – торжествующе провозгласил старик, – И за это нам всем стоит благодарить наших великодушных покровителей – компанию Sun & Son. Но компания это ведь звучит абстрактно, без души. Поэтому сегодня слово возьмет мой добрый друг и замечательный человек, который, без преувеличения, возродил Нагору из пепла. Даже этот фестиваль, этот яркий праздник жизни, был бы невозможен без него. Я даю слово директору Sun & Son, Кацперу Собепанку!

– Этот старик и есть Фагас, – прошептала Дарья.

– А имя у него есть? – спросил я.

– Может и есть. Но мне достаточно только «Фагас».

Тем временем видное место на сцене занял тот, кто прежде скрывался в тени. Кацпер Собепанек, глава Sun & Son. На сцене он казался ниже, чем в момент нашей встречи в хостеле. Волосы ежиком, темная кожаная куртка, лакированные туфли без единого пятнышка грязи. Растянув губы в жемчужной улыбке, он начал говорить в микрофон. Но вместо понятных для меня слов по всей площади разнеслась речь по-немецки. Собепанек говорил громко и уверенно, будто это был его родной язык. Вокруг сцены постепенно собралась большая толпа. Судя по заинтересованным лицам, речь их по-настоящему увлекла. Люди дружно смеялись в некоторых моментах и кричали в знак поддержки.

– Это наверняка фонограмма, – сведя вместе брови, произнесла Дарья, – Это почти идеальный уровень немецкого. Откуда вообще этот Собепанек?

Немецкая речь закончилась под громкий всплеск оваций. Собепанек вновь заговорил, но в этот раз я услышал знакомый язык.

– А теперь речь для нагорцев. Вы тоже ждете новых потрясающих объявлений от меня, я знаю. Но сперва послушайте вот такой анекдот. Старый, советский, может глупый, конечно… Но я еще помню ту эпоху. Кто знает, тот поймет. Итак, представьте очередь в типичном советском магазине. Все, конечно, по талонам, и все ждут в этой очереди. Одна женщина вздыхает: «Сказали, будет хорошо, а становится все хуже и хуже. Нет мяса, сахара, даже хлеб не всегда есть». Рядом стоял полициант, и он ей в ответ: «Не жалуйтесь, бывает и хуже. Вот вы знаете, что в Сахаре нет даже воды?» Женщина спрашивает в изумлении: «Ничего себе! Да сколько ж там правят коммунисты?»

Он сделал паузу, ожидая реакции. Толпа одарила его сдержанными смешками.

– Может быть, не очень смешно, – признался Собепанек, – Но это неважно. Те, кому за тридцать, за сорок лет, помнят, что было в Нагоре при коммунистах. Партия много забирала, но мало давала в ответ. После краха системы они оставили