– Ну тогда иди к Дарье. Она тебя звала.

Вот как. Впрочем, мне действительно нужен был перерыв – подавать сосиски, булочки и картошку фри стало слишком утомительно. Только я появился, Дарья набросилась на меня – теперь от радости.

– Глянь, сколько у меня хайса21! – кричала она чуть не в исступлении.

Ткнула мне в лицо сложенными ладонями, из которых буквально сыпались деньги. Засаленные купюры просачивались сквозь пальцы и падали на пол. Позади нее, за прилавком я увидел еще несколько больших куч. Что она, просто так их бросала? И что это за денежное безумие ее охватило? Не хватало только значков доллара в глазах, как в мультиках.

– Стой-стой-стой! – осадил я девушку. Взял за плечи и усадил на стул, – Я за тебя рад, конечно, но мне кто-то пару часов назад говорил, что он хомяк в колесе аттракциона.

Дарья мгновенно надула губы, два глаза обратились в кинжалы и нацелились в меня.

– Вот умеешь ты настроение убить, Андрей! – вскричала с досадой, – Чего приперся вообще?

– Дорота сказала, ты звала, – с недоумением ответил я.

– Нет, не звала! – Дарья скрестила руки на груди и – вжух! – повернулась к стойке.

Возле прилавка сразу возник покупатель. Указал на одну из картин, спросил цену.

– Не продается! – будто грозовая туча обрушилась на бедолагу.

Только он, напуганный до смерти, исчез из виду, как Дарья глубоко вздохнула:

– Мне нужен перерыв.

Позади тентов курили, болтали и хохотали. Было слишком шумно и тесно. Дарья сказала, что у нее кружится голова, и мы отошли к стойке с хиппимобилем. За передним стеклом виднелась россыпь маргариток. Бросив на них взгляд, Дарья невольно улыбнулась.

– Ну красивые, красивые стокротки – растягивая слова, промурлыкала она, – Хоть это ты не забыл обо мне.

Повернулась в мою сторону. Ее лицо теперь выглядело спокойным и умиротворенным: темная штормовая ночь прошла и воцарился утренний штиль. Протянула руку с тонкими пальчиками к моей ладони.

– Не так уж плохо, что ты пришел… – тихо сказала.

Но я не отвечал. Слово, которое она произнесла до этого, не выходило из головы. «Стокротки». Так звались маргаритки по-нагорски, и это слово я забыл. Но само по себе это было не важно. Я пытался вспомнить, где слышал его раньше. Ах да, конечно…

– Дарья, ты ведь бывала у моей бабушки после того, как мы уехали? – быстро спросил я.

– А? Это к чему? – Дарья нахмурилась.

– Мы ведь часто бывали у моей бабушки, – стал объяснять я, – Ты ей нравилась. Я подумал… Когда я уехал, ты ведь, наверно, приезжала к ней. Узнать, где я и что я…

Последние слова, против воли, наполнились нотками вины. Дарья вмиг это почувствовала.

– Ну конечно, я бывала у Веславы! – с негодованием вскричала она, – Она могла знать, куда ты убежал! Но она не знала. И никто не знал, ты… ты… болван!

– Я виноват, да, – я примирительно поднял руки, – Но это сейчас не важно. Важно, как она тебя звала.

– Почему это важно?!

Успокаиваться она не собиралась – из-под кудрявых локонов горел взгляд фурии.

– Я сказал ей, что ты любишь стокротки, – объяснил я, – Мы даже посадили их у меня в саду, помнишь?

– Ну помню, – Дарья поправила всклокоченные волосы.

– После того, как я уехал, она называла тебя «стокроткой»? – спросил я.

Дарья кивнула.

– Последние два года я часто к ней приходила, – вспомнила она, – Ей стало трудно ходить из дома в магазин за покупками. Так что я их приносила. Конечно, иногда приезжал Марцель из деревни, и тогда он помогал. А в остальные дни – я. Не могла оставить Веславу без помощи. Каждый раз, как думала, что она сидит одна в доме, а некому даже подать ей стакан воды… Я не могла вынести такой мысли. Год назад я получила стипендию в Бременском университете и собиралась уехать. Вновь вспомнила о твоей бабушке, и сердце сжалось. Кто же ей теперь будет помогать, как меня не будет? Но оставаться я не могла – магазинчик не приносил прибыли, а квартиру у меня отняли. Последнюю неделю перед отъездом я приходила к ней каждый день. С ней что-то случилось… Трудно сказать, но кажется что-то с памятью. Она узнавала меня, но не могла вспомнить имя. Встречала фразой: «А, моя милая стокротка пришла».

С каждым словом Дарьи сердце мое становилось все тяжелее. Если бы я остался в Нагоре, то наверняка позаботился о бабушке. По крайней мере, свои последние дни она не провела бы в одиночестве. Но что теперь об этом думать! Я не дам памяти о бабушке исчезнуть, если выполню наказ. Если оставлю ее дом.

– Когда ты собираешься назад? – спросил я.

– Послезавтра в Бремене… – задумалась она, что-то подсчитывая в уме. – Значит выехать надо завтра утром.

– Ты можешь остаться до Радоницы?

– Но это через неделю!

Я вновь рассказал ей про наказ.

– И ты думаешь, что «Стокротка» в списке – это я? – спросила Дарья.

– Если бабушка забыла твое имя, то наверняка.

Дарья будто хотела что-то сказать, но вдруг рассмеялась и покачала головой.

– Что смешного-то?

– Как ты не понимаешь, что играешь под их дудку? Подумай сам! Кто придумал этот нелепый закон и кто отнимает у вас дом?

– Никто, – ответил я, – Наказы – это давняя традиция в Нагоре. Их еще Великий совет придумал…

Я осекся. Мне вспомнились слова из документа нотариуса. «Если мы все не соберемся вовремя, дом переходит в руки Sun & Son» – как-то так.

– Великий совет больше ничего не решает, – сказала Дарья.

– Неважно, – я глубоко вздохнул. Этот разговор ни к чему не приведет, если я начну сомневаться, – Неважно, кто в Нагоре теперь главный. Я этого не могу изменить. Я могу только играть по их правилам.

– А что, если они изменят правила? – вспыхнула Дарья, – Sun & Son владеют всем краем. Почему ты с ними не борешься?!

– И как ты себе это представляешь? Пригнать на площадь броневик, залезть на него и вещать? Тем более, я один…

– Ну и что! Вот Брат-сонце один, но борется!

– Я ценю твой революционный пыл, но ты ведь сама уезжаешь из Нагоры. И будем честны – ты всегда хотела уехать.

Я тут же захотел взять свои слова назад. Сразу понял, что перегнул палку. Изящные пальчики напряглись и сжались в кулачки. Она всхлипнула и, стараясь сдержать слезы, ткнул мне в грудь одним кулачком, потом другим. Она старалась изо всех сил, но особенной боли я не чувствовал. Однако прерывать ее не стал.

– Как ты