Папа сказал мне, что без звезд нас бы не было, что все, что есть во Вселенной, оттуда. Он рассказал, что каждая звезда — как костер, а костры рано или поздно догорают, и на этом кончается жизнь звезды, но, прежде чем умереть, она дает жизнь новым звездам. Папа сказал, что звезды взрываются и возникают черные дыры, а в них такое тяготение, что оттуда уже ничему не вырваться, даже свету, так что звезды из самых ярких предметов на свете превращаются в самые темные. Папа сказал, что звезды на небе постоянно умирают и рождаются.

И во мне горел костер, и в папе тоже, и вокруг было жарко. Мы мчались с той же скоростью, что и звезды, хотя и сидели совершенно неподвижно. Я держала в руках что-то огромное, тело мое было для этого слишком мало. Я с такой силой держала глаза открытыми, что их начало жечь. Я так старалась не шевелиться, что в груди сделалось тесно и трудно было дышать.

Я сидела неподвижно все время, пока падали звезды, и мы смотрели, как они пересекают небосклон, а потом все кончилось, и через некоторое время я снова смогла сглотнуть, а потом мигнуть, а потом сделать вдох. Мы с папой еще немного посидели на ступеньках, а потом пошли в дом. И этот день был лучшим днем в моей жизни.

Я никогда не любила темноту. Думаю, если бы мама была жива, она сидела бы со мной перед сном, или оставляла бы включенным ночник, или делала еще что-нибудь, но папа считает все это баловством, а еще он считает, что нужно Мыслить Здраво и Экономить Электричество.

Люди часто говорят, что боятся темноты, а на самом деле они боятся не самой темноты, а того, что прячется в темноте, например привидений или чудовищ. А вот я боюсь именно темноты, потому что в темноте находится Ничто.

В ночь, когда Нил попал под машину, папа ушел, и темнота надавила на меня со всех сторон. Она набилась мне в нос, в уши и в рот. Дышать стало очень трудно. Я пыталась улечься то так, то этак. Сказала себе, что не буду разговаривать с Богом. Мне было страшно того, что я могу ему наговорить. Но темнота все давила, и в конце концов я села, откинула одеяло и сказала:

— Я же все исправила!

Молчание. Тогда я заплакала. И после этого Бог сказал:

«Ничего нельзя исправить. Я же тебя предупреждал».

— Зачем Ты попустил такое, Господи? — сказала я.

А потом утерла слезы.

— Нужно сказать папе, что это я во всем виновата, — сказала я. — Он должен знать правду.

«Не надо, — сказал Бог. — Тогда он возненавидит тебя еще сильнее. Уж Я-то знаю».

Я немного подумала.

— Ты никогда от этого не устаешь? — спросила я наконец.

— Отчего?

— От того, что Ты всегда прав.

«Вот если от чего Я никогда не устаю, — сказал Бог, — так это от собственной правоты».

Перед самым рассветом мне приснилось, что я попала в Красу Земель. Было темно, я от кого-то убегала, слышала за спиной топот ног и время от времени крики: «Вон она!»

Я не могла понять, откуда они знают, где я, потому что я не оставляла следов и не издавала никаких звуков. А потом увидела след яркой пыли, а может быть — праха, сияющий в темноте; пыль сыпалась из моего кармана, из того, куда я положила камень, который подарил мне старик, и я сунула руку в карман, а там ничего, только дыра, и из этой дыры летит блестящая пыль.

Я сорвала куртку, отшвырнула в сторону и побежала еще быстрее, но след тянулся за мной и дальше. Я споткнулась, упала, снова поднялась, а потом бежала с разной скоростью: минуту быстро — и тогда холмы и поля вокруг подпрыгивали то так, то этак, как бывает, когда вас подбрасывает на спине у лошади, а еще так бывает в очень старых фильмах про ковбоев и индейцев, — а следующую медленно, и все утекало вспять, будто мед или сгущенка, и это было еще хуже, потому что никак не удавалось заставить ноги двигаться быстрее.

Но как бы я ни бежала, пыль все сыпалась, и я подумала: какой, видимо, этот камень огромный, даже больше Вселенной, а я и не знала. Я бежала и бежала, пытаясь вспомнить, где земля превращается в половицы, но там, где дюны вроде бы должны были закончиться, начались новые дюны, а там, где холмы должны были прекратиться, были новые холмы. Краса Земель тянулась дальше и дальше, как я когда-то это себе и представляла, только теперь мне хотелось, чтобы она кончилась, хотелось добраться до двери, или до радиатора, или до края ковра.

Пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание, я нагнулась и тут поняла, почему пыль все сыплется и сыплется: это я набита этой пылью, или прахом, я сделана из него, и во мне повсюду — дырки. И тогда я побежала дальше, уже зная, что скоро от меня ничего не останется, только чистилки для трубок, вата и кусочек фетра.

— Нил Льюис получил травму и некоторое время не будет ходить в школу. — Миссис Пирс стояла перед своим столом.

— А что с ним случилось, мисс? Что с ним случилось?

— Он попал под машину. Мистер Уильямс сказал мне, что он в больнице и его обязательно вылечат.

— А когда это произошло? — спросила Джемма.

— Прошлым вечером, — сказала миссис Пирс.

— А когда он снова придет в школу? — спросил Люк.

— Пока трудно сказать наверняка, — сказала миссис Пирс. — Хорошо, что скоро Рождество; за каникулы он успеет поправиться.

Весь остаток дня я пыталась понять, смотрит миссис Пирс на меня или нет. Кажется, не смотрела, но сказать наверняка было трудно.

Вечером, когда я свернула на нашу улицу, на всех елках, стоящих в окнах, которые выходят на улицу, горели огоньки. Комнаты казались теплыми. У меня все болело, я натянула шарф до самых ушей. Не знаю почему, то ли я слишком много плакала накануне, то ли простудилась.

— Как школа? — спросил папа, вернувшись домой.

— Нормально.

— А-а.

— Да. Миссис Пирс сказала, что Нил попал под машину. И придет в школу только после каникул.

— Понятно, — сказал он.

— А как там на работе, нормально?

— Порядок.

Обычно он никогда не употребляет этого слова.

Потом мы читали Библию, и тут за домом задребезжал мусорный бачок. Папа вскочил. Подошел к окну, посмотрел направо, потом налево. Вернулся к столу, улыбнулся и сказал: «Кошка». Перевернул страницу, потом перевернул обратно. Спросил:

— Где мы остановились?

Я посмотрела на него.

— Здесь, — сказала я.

— А, да.

Он начал читать. Но прочел всего стихов десять, потом остановился, не дочитав предложения, снял очки, положил на стол. И сказал:

— Пожалуй, на сегодня хватит.