Я подошла к раковине и услышала, как Майк сказал совсем тихо:

— Ты бы все-таки позволил мне отвезти тебя в больницу.

Папа что-то ответил и сплюнул в таз.

Я принесла две чашки чая, поставила их на стол, но Майк, похоже, забыл про свою просьбу. Он закончил с папиным глазом и сказал:

— Подними рубаху.

Папа поднял, и я увидела у него на животе кровь и красный след, похожий по форме на подошву ботинка.

Папа поднес руку к глазу, дотронулся до него. Отвел руку, а потом дотронулся снова, будто бы забыл, что секунду назад уже это делал. Когда Майк закончил перевязку, папа лег на диван. Лицо у него было белым, а руки и ноги как у тряпичной куклы. Майк сказал:

— Завтра заеду после работы, привезу продуктов.

Папа поднял руку, но Майк сказал:

— Джон, мне не требуется на это твое позволение. — И папина рука упала обратно, а Майк сказал: — Придется тебе хоть раз позволить кому-то о тебе позаботиться. — Потом он обнял меня рукой за плечи и прижал к себе. И сказал: — Ты уж проследи, чтобы он больше не ввязывался ни в какие переделки. Проследишь, Фред?

А потом сказал совсем другим голосом:

— Он поправится, Джудит; папа твой — крепкий орешек.

Только папа не выглядел крепким. Он выглядел неживым.

В комнате ни звука. За окном свет уличных фонарей расплескался по черному палисаднику и по сломанной вишне. Челюсть свело — слова не выговоришь. И я сказала в голове:

«Это все из-за Нила, да? Из-за того, что я с ним сделала».

«Око за око, — сказал голос. — Зуб за зуб. Жизнь за жизнь».

Я заплакала.

«Но папа же не умер, — сказала я. И затряслась всем телом. — Ну почему Ты его не уберег?»

Бог сказал:

«Мои пути неисповедимы».

Я сказала:

«Очень удобно быть неисповедимым, да?»

Когда на следующее утро я спустилась вниз, папа сидел перед печкой. В этот день он так там и сидел, встал, только чтобы приготовить ужин. Я спросила:

— Может, позвонить Элси или Мэй, чтобы они к нам пришли?

Но он покачал головой.

Весь следующий день он тоже просидел перед печкой. Он не брился, не переодевался и, похоже, почти не спал, потому что его глаз — тот, который было видно, — совсем покраснел. Я не могла спросить, собирается ли он звонить дяде Стэну, — ведь тогда пришлось бы сознаться, что я слышала их разговор, — но когда он отключил телефон, у меня обмякли коленки, и я спросила:

— А если нам понадобится кому-нибудь позвонить?

— Тогда и включим.

Это меня обрадовало, потому что теперь миссис Пирс не сможет до нас дозвониться, но меня тревожило то, что папа не хочет звонить дяде Стэну.

«Ничего, позвонит, — сказала я себе. — Нил ведь больше не стучит в дверь, папа теперь успокоится. И очень скоро позвонит дяде Стэну».

Я весь день почти не отходила от папы — вдруг он позвонит, пока меня не будет.

В следующие дни папино тело постепенно меняло цвет на самые разные оттенки синего, желтого и зеленого. Пришел врач, посмотрел на его глаз и сказал: папе повезло, глаз он не потеряет, но лучше бы он сразу обратился в больницу. Каждый день после работы приходил Майк и сидел с папой. В четверг он оставил на столе конверт, папа заметил тот, когда Майк уже выходил в дверь, велел мне догнать Майка и отдать конверт, но Майк не взял.

Дни без уроков казались очень длинными. Я писала дневник. Подкармливала горчичные семечки «Жидким удобрением для рассады», которое мне дала миссис Пью. К Красе Земель притрагиваться не решалась. Однажды утром мне так надоело, что с семечками ничего не происходит, что я расковыряла землю в горшке, рассыпала по тарелке и попыталась их отыскать. Те, которые нашлись, выглядели точно так же, как и тогда, когда мне их подарил брат Майклс.

Иногда я ходила в гости к миссис Пью. Она показывала мне фотографии — они с мистером Пью плавают в бассейне, — учила играть на пианино «Собачий вальс», а еще я держала Оскара, завернутого в одеяло, пока она давала ему таблетки от глистов, но все это время стоило подумать про папу, и сразу делалось больно в животе, и хотя хорошо было иногда выбираться из дома, еще лучше было возвращаться назад.

Папа спал или сидел, закрыв глаза, перед каминной решеткой — одно от другого не отличишь. Он не говорил: «Не хлопай дверью», не говорил: «Так ты ешь или играешься?», не замечал, когда я слишком громко разговариваю, хотя я делала это нарочно, чтобы проверить, обратит ли он внимание. Взгляд его скользил по предметам, он их как будто не замечал. В восемь часов вечера он ложился спать. Когда я утром спускалась вниз, он еще спал. Вставал, только чтобы заварить чаю, а так сидел и смотрел камину в раскрытый рот, с его черным языком и черным провалом с бахромой из золы и почерневшими внутренностями, будто там был спрятан какой-то важный секрет.

Каждый вечер мы ели картошку с беконом или сосисками — готовила я, потому что папа сказал, что я прекрасно справлюсь, и каждый раз что-нибудь да выходило не так, но папа не замечал. Мы больше не молились, не читали и не осмысляли Библию, хотя что касается осмысления — этим я занималась за двоих.

В воскресенье папа снял с глаза повязку и сел читать газету, поэтому после ужина я убрала со стола тарелки и принесла Библии. И сказала:

— Мы уже несколько дней не читали.

Папа минуту-другую смотрел на Библии, потом громко втянул воздух через нос, как бывает, когда просыпаешься. А потом сказал тихо:

— Я сейчас не могу, Джудит.

Меня лизнуло жаром, я будто бы падала.

— Но это же важное дело! — сказала я. — Сегодня воскресенье, а мы даже не пошли на собрание! И Библию не изучали уже сто лет!

Папа поднял брови и покачал головой:

— Мне сейчас на этом просто не сосредоточиться, Джудит.

От этих его слов мне стало просто жутко. Я сказала:

— Это ты о чем?

— Мне нужно немного вздохнуть.

— Вздохнуть?

Он опустил голову:

— Детям не понять некоторые вещи, они слишком сложные.

— Я пойму, — сказала я. — Ты только скажи!

Но он только поднялся и сел ко мне спиной.

— Ты как хочешь, а я буду читать, — сказала я. — Буду читать за двоих.

Папа сказал громко:

— Мне не нужно, чтобы за меня кто-то читал!

Я было подумала, что он сейчас рассердится, но лицо у него тут же опять разгладилось, и он сказал:

— Я просто должен передохнуть.

Я все-таки почитала — про Исполинов и потоп, и как Бог уничтожил все живое. Мы так давно не читали, что я забыла, где мы остановились в прошлый раз, и начала с того места, где раскрылась Библия, — а раскрылась она на Книге Бытия, хотя вообще-то сейчас было не очень кстати читать про потоп, да и начинать с середины главы — не лучшее дело. Я обрадовалась — и еще больше удивилась, когда папа вдруг прервал меня и спросил: