— Мы же не дочитали до конца главы.

— Значит, самое время прерваться, — сказал папа. — Можем осмыслить прочитанное и предположить, что будет дальше.

Он встал из-за стола и больше не вернулся.

Уже поздно ночью я услышала голоса. Сначала я подумала, что они раздаются с улицы, но потом сообразила, что не с улицы, а снизу. Я выбралась на площадку.

Спустившись до половины, я увидела, что из-под дверей промежуточной комнаты пробивается свет. В комнате звучал голос дяди Стэна. Он говорил:

— Разве можно было брать все в свои руки?

— А что я, по-вашему, должен был делать? — сказал папа. — Если бы я не услышал, как они разбили окно, еще неизвестно, чем бы все кончилось. Там был бензин, понимаете? Я знал, что от них можно ждать чего угодно.

— Я понимаю, — сказал дядя Стэн. — Но…

— Нет, не понимаешь, — сказал папа. — И не поймешь, пока сам не окажешься на моем месте. Да, я знаю, что здесь сказано, но когда доходит до дела, все выглядит совсем иначе; и не надо мне ничего цитировать.

— От твоих действий серьезно пострадал маленький мальчик, — сказал голос Альфа.

— Я уже все объяснил, — сказал папа.

— Ты испытываешь угрызения совести? — сказал Альф.

— Этот «маленький мальчик» — отпетый хулиган, — сказал папа. — Он уже месяца два как портит мне жизнь, и…

— Я спросил, испытываешь ли ты угрызения совести, — сказал Альф.

Минуту стояло молчание, я слышала, как в прихожей тикают часы, как воет ветер в водостоке и как стучит мое сердце. А потом папин голос сказал:

— Знаешь, Альф, не испытываю.

И желудок у меня прыгнул вверх, а потом вниз, и я закрыла глаза.

Потом повисла тишина, только шуршала бумага и потрескивал огонь, а потом дядя Стэн сказал:

— Очень прискорбно это слышать, Джон. — И по голосу было слышно, что он действительно огорчен. — Мне кажется, ты просто не понимаешь, что вел себя совершенно недопустимо; мне кажется, ты просто утратил ясность мысли.

Альф сказал:

— Полагаю, придется поставить тебе на вид твое поведение, Джон. В смысле, какой пример ты подаешь другим?

— Что дурного в том, что я защищаю свою семью? — сказал папа. — По-моему, это совершенно естественно.

— Тот, у кого есть вера, оставляет это в руках Господа, — сказал Стэн. — Верить — значит не сомневаться, не роптать, не допытываться почему.

Прошла минута, прежде чем они заговорили снова. И тогда папа что-то сказал тихим голосом, таким, что я не расслышала, а Стэн сказал:

— Ах, Джон. Ну зачем ты вспоминаешь про это? — И голос звучал так, будто папа его ударил.

Папа сказал:

— А что, разве с ней было не так? Она не сомневалась, не роптала, не допытывалась почему!

Снова стало тихо, а потом Альф сказал:

— Сара веровала истово, Джон. Этого никто не отрицает.

И я закрыла глаза и прижалась затылком к перилам, потому что Сарой звали мою маму.

— Истово веровала… — Папин голос взмыл, потом замер.

Стало тихо. Потом дядя Стэн сказал:

— Джон, разве ты не видишь, что мы пытаемся тебе помочь, что мы хотим тебе только добра?

Папа сказал:

— Знаешь, Стэн, сейчас, вот прямо сейчас, я в этом не уверен.

Меня окатило волной жара, потом холода. Захотелось в туалет.

И опять стало тихо. Потом Альф сказал:

— Мы будем молиться за тебя.

Стэн сказал:

— Каков порядок, ты знаешь. Если в течение двадцати дней мы ничего от тебя не услышим…

И папа тихо ответил:

— Да, я знаю.

А потом дверь внезапно распахнулась и в прихожую выплеснулся свет, и я чуть не полетела кувырком, пытаясь побыстрее взбежать наверх. Я скорчилась на площадке и услышала шаги в направлении входной двери. Папа вышел с гостями на улицу, я слышала, как он задвинул засов на калитке, потом запер ее, вернулся в дом, запер входную дверь и пошел в кухню.

Я почти час ждала, когда он ляжет спать, но он все не ложился, и тогда я снова спустилась до середины лестницы. Свет в прихожей уже не горел, но под дверью промежуточной комнаты была полоска света. Я спустилась по самому краю ступенек, где они не скрипели, а потом пошла по плиткам к двери, наклонилась и заглянула в замочную скважину. Папа сидел в кресле перед камином и держал мамину фотографию в серебряной рамке. Он смотрел на огонь и не издавал ни звука, и по щекам у него текли слезы. А он не мешал им течь, не утирал их.

Мама с папой приготовили для меня комнату еще до того, как я родилась. Мама украсила ее, сшила занавески, сделала абажур в форме воздушного шара, а папа сделал мне кроватку и сундучок. Они очень хотели ребенка, и когда выяснилось, что мама беременна, жизнь казалась им прекрасной. А потом все пошло не так.

Во время родов у мамы началось кровотечение. Врачи сказали, что ей необходимо сделать переливание крови, иначе она умрет, но мама знала, что Бог этого не одобряет. Она знала, что нельзя принимать чужую кровь в свое тело, потому что кровь дает жизнь и принадлежит Богу. Врачи этого не поняли и отказались ей помочь. Некоторые очень рассердились. «Спасите ребенка», — сказала мама. Один врач согласился на это; другие просто не стали ничего делать.

Пожертвовать жизнью ради веры — это и есть величайшее испытание. Мама верила так, что отдала за веру свою жизнь. Она увидела меня и была счастлива. Сказала папе, что они снова встретятся в лучшем мире. Потом она умерла. Ей было не страшно, потому что Бог обещал ее воскресить. И папе было не страшно, потому что он тоже знал про это обещание. Но думаю, что он рассердился, и точно знаю, что он очень тосковал.

Дом и сад он сохранил точно такими же, как было при маме. Он поливал зимние розы, подрезал вишню и дипсис. Он протирал и чистил ее вещи и относился к ним очень бережно. Но он перестал улыбаться, перестал смеяться и перестал строить планы.

Я спросила у Бога: это я виновата в том, что мама умерла? — и Он ответил: да. Но я это и так знала. Это было видно всякий раз, как папа на меня сердился.

— А что я могу с этим сделать? — спросила я у Бога.

«Ничего, Я же тебе уже говорил. Сделать дело — невелика хитрость, а вот исправить содеянное — это совсем другой разговор».

Был последний день четверти. Мы сняли со стен свои работы, вырвали из тетрадок чистые страницы и сложили их в стопку — пригодятся на черновики. Днем все пошли в актовый зал петь рождественские песенки, а я скрестила руки, опустила на них голову и закрыла глаза. Впервые в жизни в школе мне было лучше, чем дома.