— Хочешь рыбы с жареной картошкой?

— Чего? — сказала я.

— Я спросил, хочешь ли ты рыбы с картошкой.

Я подумала — он меня, наверное, испытывает, но он все смотрел на меня и, похоже, никакого подвоха в этом не было, просто вид у него был ужасно усталый.

— Да, — сказала я наконец.

Мы надели пальто и пошли под дождем вниз с холма в кафе «Коррини». Папа в первый раз вышел из дому, он постоянно поддергивал воротник и все время дрожал.

Когда мы вошли в кафе, в яркий свет, папа начал моргать, и все стали на него таращиться. Папа сказал: «Рыбу с картошкой, пожалуйста», и тетенька сгребла с поддона картофельные ломтики, насыпала в фунтик, завернула и сказала: «Три фунта». Ей пришлось подождать, пока освободится касса, и пока она ждала, дяденька, который как раз что-то пробивал на кассе, поднял глаза на папу, а потом сразу же их опустил.

Папа купил в винном магазине четыре банки пива, а потом мы пошли домой. Я держала кулек с рыбой и картошкой обеими руками, и шуршание, запах и тяжесть были почти непереносимыми. Когда мы пришли домой, я начала есть прямо из кулька, и так быстро, что внутри образовался комок, пришлось подождать, пока он протолкнется дальше, и только потом можно было продолжать. Картофельные ломтики были пышными и хрустящими, а рыба распадалась на сочные кусочки. Панировка хрустела, а потом из-под нее вытекал сок. Было так вкусно, что на глазах выступили слезы. Папа не ругал меня, что я ем так быстро, что не взяла тарелку и что хватаю еду руками. Осталась едва половина, когда я вдруг поняла, что сам-то он не ест. Я сказала:

— А ты хочешь?

— Нет, это тебе, — сказал он.

Но мне вдруг расхотелось есть дальше.

— Во, смотри, — сказала я, зажала два ломтика над верхней губой и скорчила свирепую рожу.

Папа глотнул из банки, улыбнулся, а потом опять уставился в камин. Мне даже захотелось, чтобы он меня поругал за то, что я играю с едой.

Я вытащила ломтик картошки изо рта, посмотрела на газету. И сказала:

— У тебя все хорошо?

— А с чего бы нет?

Вообще-то много с чего, но как-то так получалось, что ни об одной из причин не заговоришь вслух.

— Не знаю, — сказала я.

Потом посмотрела на часы. Начало одиннадцатого. Папа даже не заметил, что пора спать.

— Посмотри на часы! — сказала я.

— А, ну да.

Я встала.

— Спасибо за угощение.

Он так и не посмотрел на меня.

— Да не за что.

Я сказала:

— Я тогда, наверное, пойду спать, да?

— Да пора бы.

— Тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Я дошла до двери, а дойдя, рассмеялась и сказала:

— Так у тебя, значит, все хорошо, да?

По лицу его что-то промелькнуло. Он сказал:

— Разумеется, у меня все хорошо!

И в этот миг он почти стал похож на самого себя.

— Ну и здорово, — сказала я, и мне вдруг стало лучше, чем было весь этот день.

За два дня до Рождества пришли Элси и Мэй, постучали в калитку. Я бы и не услышала, если бы была дома, но погода стояла солнечная, поэтому я была в саду.

— Ку-ку! — прокричала Мэй.

— Приве-е-тик! — прокричала Элси.

— Ого-го! — откликнулась я.

— Джудит! — крикнули они хором. — Как ты там живешь, лапушка?

Голоса звучали как-то неуверенно; я и забыла, что до того они не видели забора.

— Нормально! — ответила я. — Подождите, я схожу за ключом.

— Мы соскучились! — сказала Элси.

— Подождите! — сказала я. — Я сейчас!

— Дай мне, пожалуйста, ключ, — сказала я папе, когда вошла в кухню. — Там у калитки Элси и Мэй.

— А. — Папа дотронулся до глаз. Потом покачал головой и сказал: — Мне сейчас не до того.

Я уставилась на него.

— Но это же Элси и Мэй, — сказала я.

— Я знаю, кто это, и я сказал: мне сейчас не до того. Скажи им, что я нездоров.

Я посмотрела на него.

— Но ты ведь здоров, — сказала я ни с того ни с сего. В голове мелькнула белая вспышка. — Все с тобой нормально.

Папа сказал очень тихо:

— Я не собираюсь с тобой пререкаться. Скажи, что я им очень признателен за заботу, но сейчас я не хочу никого видеть.

Я дышала очень часто.

— Но мы уже сто лет никого не видели! — сказала я. Голос дрожал и прозвучал слишком громко. — А что, если я хочу с ними повидаться? Я тут тоже живу!

Папа вскочил со стула.

— Я сейчас не хочу никого видеть, Джудит, ясно? Я не хочу никого видеть!

Я постояла немного, потом выбежала из комнаты. В прихожей перевела дыхание и вытерла лицо. Потом открыла входную дверь, подошла к забору, окликнула Элси и Мэй и сказала, что папа плохо себя чувствует.

— Ах ты господи… но ты-то в порядке, куколка? — заворковали они.

— Да. — Я прислонилась головой к забору.

— А, понятно…

Минуту-другую стояло молчание.

— Может, тебе что-нибудь принести?

— Нет. Спасибо.

Я закрыла глаза.

— Ну тогда, ладно… мы, пожалуй, пойдем — скоро увидимся, на собрании.

— Да.

— Передай папе, что мы его любим.

— Скажи, что мы все время о нем думаем.

— Пока-пока, лапушка.

Я слышала, как они уходят по улице, а потом сползла вниз по забору и села на землю.

Весь остаток дня я с папой не разговаривала, но он этого не заметил, потому что и сам почти ничего не говорил. Поздно вечером он поднялся ко мне в комнату и сел на мою кровать. Ему, похоже, было все равно, сплю я или нет, — я притворилась, что сплю; от него пахло пивом, и мне было страшно.

— Мы все равно победим! — сказал он. — Они думают, что сделали нас, а вот фиг!

Он положил руку мне на голову, она была тяжелой, липкой и холодной, будто мертвая. Я почувствовала, как он качнулся на краю кровати, потом пукнул.

Он сказал:

— И что я…

А потом издал звук, какое-то «га!», и опустил голову на ладони, и стал водить ими взад-вперед по волосам и стонать. А потом засмеялся, и, пока смеялся, так и елозил ладонями по голове.

Когда он ушел, я целую вечность не шевелилась. Хотела не дышать, но не смогла. Видимо, я до того думала, что, когда папино тело заживет, он снова станет самим собой, но он не становился, что-то другое тут было не так, а что именно — мне даже думать не хотелось. Я впервые подумала, что у папы, возможно, Депрессия. А Депрессия — это грех, потому что она бывает только у тех, кто разуверился в Боге.