Пес заворчал, будто возражая.

— И вовсе не негодный, — заступился Назар. — Просто при доме жил, а теперь потерялся. Видишь, какой гладкий? При господах, поди, на подушках валялся как наш Кизил…

Вздрогнув, пёс уставился на мальчика осмысленным взглядом. Будто услышал знакомое слово.

— Ки-зил, — замедленно повторил Назар. — Знаешь такого? А-а, что это я, — прервал он себя. Пошарив в мешке, выудил лепёшку, отломил половину. Протянул псу. — Ешь, друг. Без тебя нам туго пришлось бы.

И впрямь, без помощи нового спутника они проплутали бы дольше. А то и погибли. Пару раз путеводный клубок крутился перед очередными узкими туннелями как-то неуверенно, и тогда пёс шёл первым, проверяя, безопасен ли проход. Один раз он еле успел отпрыгнуть от свалившейся с потолка плиты: та сорвалась, встала на ребро, перегородив каменную кишку, и счастье пса, что он оказался перед ней, так и расплющило бы. В другой раз он выскочил из коридора, как ошпаренный, тряся головой, чихая и пытаясь лапой оттереть слезящиеся глаза.

— Гляди ж ты… Шахтёрский газ! — прошептал тогда Назар.

И уже в безопасном месте пояснил побратиму, что газ, скапливающийся у самой земли, очень опасен, да и горюч, когда его много. И отравить может. Только он — тяжёлый, и стелется у самых ног, и без запаха, его только кошки да птицы чуют. Да вот ещё и собаки.

Нет, может, его особым зрением и углядишь, да только время упустишь, нанюхаешься.

С той поры клубок больше не замирал в недоумении, а, скорее всего, пропускал коридоры, заведомо опасные. Может, оттого и брели они так долго по этому нескончаемому лабиринту…

Назар задумался.

Хлеб и сыр — это, конечно, хорошо, да вот ещё яблоко, прихваченное с кухни. Но будь сейчас рядом брат Тук, он сказал бы: ничто так не подкрепляет силы духа, да и телесные, как добрая молитва… Ведь ему, как ученику, надо не только за Наставником умные слова твердить, да башкой кивать, но и на деле их применять. «Практика, сын мой, практика!» — любит повторять монах.

Но сперва он напоил пса, как делал уже однажды: из ладоней. Он-то потерпит, а животине бессловесной не объяснишь, что воды у них уже немного. Да ведь псина не виновата, что прибилась именно к ним… Вытер руки о полу длинной рубахи, потрепал приблудыша по холке. Тот сморгнул ошарашенно, будто его первый раз в собачьей жизни погладили, и даже вроде отпрянул. Но потом, поворчав, улёгся рядом. Вздохнул совершенно по-человечески.

А Назар пригладил пятернёй волосы, словно заодно собирая в кучку разлетевшиеся мысли, скинул башмаки, пошевелил босыми ступнями… Хорошо. Теперь ничего не отвлекает. И каменный пол не такой уж жёсткий, можно привыкнуть.

Тело само приняло нужную для медитации позу.

— С ума сошёл, — проворчал Пьер. — Нашёл время молиться.

— Не мешай, — только и отозвался Назар.

И воззвал о помощи к Тому, кто всегда услышит.

На какое-то время он отрешился от окружающего, мысленно повторяя слова, заученные, вытверженные, но сейчас, казалось, взывающие к небесам от самого сердца. И в какой-то момент понял, что поясницу больше не тревожит сырость от каменной стены, а гудёж в натруженных ногах унялся… А потом подземелье озарилось вспышкой света. Назар даже вздрогнул от неожиданности. Но нет! Огонь, оказывается, горел не въяве, а перед его внутренним взором, свидетельствуя, что, наконец-то, достигнуто долгожданное состояние просветления, чистота духа, и что прямо сейчас он зачерпнул из бездонного и благостного источника свою каплю Святости. Это её чистый и неугасимый светоч.

Уже ради этого стоило пойти на выручку другу!

Пёс, будто ощутив что-то, в недоумении приподнял ухо.

Назар шутя потянулся к нему в благословляющем жесте — и собачья шерсть вдруг заискрилась, засияла — и очистилась от пыли и грязи, насевших за полдня беготни по катакомбам. Пёс легко, как молодой щенок, вскочил и завертелся на месте, не понимая, что происходит. И громко, от полноты чувств гавкнул на весь коридор.

Пьер уставился на побратима в изумлении.

— А ты силён, брат. Глянь-ка, лохматый у нас каким живчиком забегал! А ну, и меня осени благодатью, а то я в таких делах ещё не мастак…

***

И опять всё, увиденное когда-то во сне, повторялось наяву: поворот в другой коридор, чистый и сухой, решётка с хищно поблёскивающими остриями, мелькнувшими перед тем, как послушно убраться в пазы в стене, и даже то, как пёс подтолкнул замешкавшегося в проходе Пьера. И стон неподалёку, больше похожий на плач…

А вот сейчас… да, сейчас покажется… покажется…

Впереди разинул зев новый проход в пещеру — ни чета коридорным, огромный, почти круглый, под широкой аркой, на которой предсказуемо засветился глазницами череп. Мошки, попадавшие в снопы мертвенно-зелёного света, сгорали на лету, не оставляя после себя даже пепла, только запах палёного. Смертоносные лучи хищно скользили вдоль стен, пересекали проход, будто выискивая чужаков. Ещё немного — и они доберутся до нежданных гостей.

Пёс глухо зарычал. Шерсть на его хребте приподнялась гребнем.

— Ишь, чует, что дело дрянь, — пробормотал Назар. И сосредоточился на путеводном клубке. По вещему сну он помнил: вроде бы надо что-то приказать этому прыгуну, но вот что?

Он ещё раз глянул на зловещие глазницы, и выпалил:

— Заткни черепушку! Просто заткни!

Запустив лохматый мячик в коварную дрянь, выхватил из кармана недоеденное яблоко. Что-что, а метать в цель он умел, не зря его Али натаскивал… Клубок залепил мёртвой голове один глаз, во второй влетел огрызок. Загудев, как пустой бочонок, черепушка пошла сетью трещин и осыпалась в прах.

— Всё точно, — прошептал Пьер. — Всё, как в том сне. А дальше мы ничего не видели. Ну, брат, придётся теперь самим…

Назар почесал затылок.

— А клубок-то пропал. Как выбираться будем?

Перехватил друга, рвущегося вперёд.

— Э, погоди! Глянь сперва, нет ли ловушек?

— Нет, вроде чисто…

Но пса, шедшего впереди, у самого входа в пещеру что-то отбросило. Тот аж взвизгнул — видимо, хорошо приложился. Однако даже магическим зрением побратимы долго не могли разглядеть преграду, пока не догадались посмотреть под ноги.

Вход пересекала меловая черта. Обычная жирная линия, начертанная грифелем на неровно обтёсанном камне, даже без каких-то знаков, сопровождающих заклятья для её долговечности. Но именно от этой черты, веяло злой силой, не пропускающей дальше. Чуждой. Тёмной. И, вроде как… Назар повёл носом. Душком тянет, гнилью какой-то… и серой.

— Неужто нежить гадит? — спросил сам себя растерянно. И аж подпрыгнул на месте, когда из темноты донеслось слабенькое:

— Кто здесь живой? Помогите, ради Христа! Помоги…те!

Голос сорвался до шёпота.