– «Пестиленс». Легко запомнить. По звучанию похоже на пастилу.

Таня хитренько на меня посмотрела и что-то спросила у Сида. Его ответ привел ее в еще больший восторг.

– Вовсе не так сладко, моя дорогая. «Пест» – на староанглийском – «язва, бич, паразит». И «Леди Пестиленс», Сид сказал, можно перевести, как «Леди Чума».

– Ничего себе розочка!

Перед нами выстроилась группа английских старушек – посмотреть на леди Чуму. Таня взглянула на них и засмеялась. Старушки сами были как пожилой розарий – в аккуратных брючках или костюмчиках, шляпках с лентами, с сумочками или рюкзачками и почти все с палочками, чтобы не хромать. Они что-то оживленно обсуждали, разглядывая эту розу, и тоже заглядывали в журнал.

Мне вспомнилась героиня одного моего очерка – женщина примерно такого же возраста, как эти англичанки, из далекого подмосковного поселка. Она занималась разведением флоксов. Я поехала к ней в дождливый прохладный день, долго искала по атласу этот крошечный грязный городок, через который мне нужно было проехать, чтобы к ней добраться, и еще потом деревню – по раздолбанной однополосной дороге – километра четыре в сторону от шоссе. Пока я нашла это место, пока выяснила, где живет эта женщина – она меня уже перестала ждать. Я посигналила у ворот. Хозяка все-таки вышла. В рваной телогрейке, надетой поверх вылинявшего платья, и в старых резиновых сапогах на босу ногу, зорко всмотрелась в меня выцветшими бледными глазами, пригласила сначала в дом. Мы выпили чаю, а потом я ходила по ее участку и фотографировала. Я там еще испортила свои новенькие белые кроссовки…

– А слабо узнать, почему эту розу назвали «Леди Чума»? – вдруг спросил Сид.

– Почему это слабо? Я как раз сейчас это обдумываю.

– Мы можем съездить в этот Вудлоу-хаус – предложил Сид. Таня заглянула в каталог и сверилась с картой:

– По нашим меркам недалеко отсюда – километров сорок пять, максимум шестьдесят.

– Для бешеной собаки семь верст не крюк, – сказала я, и Сид засмеялся:

– Едем прямо сейчас!

Мы с Таней с удовольствием согласились. Через несколько минут мы уже выкатывались из Челси. Таня сидела впереди и штурманила по карте. Я разместилась сзади. Когда за окнами появился чистенький и зеленый сельский английский пейзаж, мне снова пришла в голову та бабулька c флоксами. Она была необразованна, но о флоксах знала все. Собственно, я и приехала к ней по заданию редакции затем, чтобы узнать, сколько же сортов флоксов можно вырастить на обычном подмосковном участке. Оказалось, больше тридцати. И это при том, что она выращивала только те сорта, которые любила. Но вот один сорт она выделила особо. Среди своих розовых, малиновых и белых собратьев он рос у нее особняком и имел цветы необычного для флоксов оттенка – бледно-голубого.

«Любовь Орлова» – с особенным значением произнесла она название этого сорта и любовно тряхнула шапки цветов, чтобы капли дождя не испортили лепестки. И я уже другими глазами посмотрела на фотографию знаменитой артистки, аккуратно вырезанную из какого-то журнала и висевшую на стене среди множества разных фотографий ее родственников. Была Любовь Орлова на этом портрете не по-пролетарски голосистой Стрелкой, а роскошной томной красавицей с тонкими бровями и в белоснежных мехах…

И вот теперь мне предстояло узнать о леди Чуме. Что могло быть интереснее для журналиста!?

* * *

Вудлоу-хаус – хозяйство, указанное в каталоге, занимало площадь сравнительно небольшую. Плантация роз, небольшой огород и сад – вот и все хозяйство. Но в идеально аккуратном огороде овощи, выращиваемые к собственному столу, поражали чистотой и какой-то картинной веселостью. Тыквы были невиданных размеров, от величиной с тазик до рюмки, и таких же необычайных форм. А сад, в котором яблони росли горизонтально, да еще вились вокруг шеста, как огурцы, с будто игрушечными, маленькими, краснобокими, еще недозрелыми яблочками, с вишневыми деревьями не выше пояса, чтобы легче было их обирать, с персиками вдоль забора напоминал скорее диковинную оранжерею, чем обычный приусадебный участок.

Руководил хозяйством уже не сам селекционер, Джордж Вудлоу – оказалось, что его уже нет в живых, а его дочь, миссис Бреддок, дама лет шестидесяти, бледная и сухощавая, с остреньким носиком и таким же острым взглядом. Всем своим видом она напомнила мне нашего российского судака.

– Пусть на всякий случай беседу ведет Сид, – предупредила меня Таня, оценив серьезность и сухость нашей хозяйки. – Как-никак – единый язык и флаг.

– Почему? – не поняла я. – Разве хозяйке такого маленького питомника не лестно, что к ней приехала журналистка из далекой России? Да я ведь еще собираюсь у нее купить «Леди Пестиленс».

Таня неопределенно пожала плечами. Я отошла назад. Сид представился фермером, желающим украсить свой двор английскими розами. Миссис Бреддок немного растаяла и не без некоторого колебания пригласила нас войти дальше ее офиса – крошечной комнатушки сразу около входа.

Собственно Вудлоу-хаус представлял собой двухэтажный каменный дом, выложенный из серого известняка, обвитый плющом. По случаю жары все окна в нем были открыты, но, кроме самой хозяйки, я никого больше в доме и во дворе не заметила. Еще за домом располагалась большая теплица, куда нас не пригласили.

Мебель в гостиной была старая, светло-желтая с серо-зеленоватой обивкой. В кресле у незажженного камина нежился рыжий кот. Мы сели. Хозяйка, видимо, не любила бросать слов на ветер, и если уж мы сказали, что приехали приобрести у нее несколько кустов роз сорта «Леди Пестиленс», то туда, к этим кустам, она нас и повела буквально после трех первых минут разговора.

К чести миссис Бреддок нужно отметить, что она была не из тех, кто руководствовался очковтирательским принципом «на выставку – лучшее». «На выставку – стандартное» – вот какой лозунг был провозглашен в этом хозяйстве, и поэтому выставочный экземпляр интересующей нас розы оказался нисколько не лучше остальных, продолжающих расти на ее участке. Действительно, целый длинный ряд «Леди Пести», как хозяйка ласково называла свои розы, состоял из совершенно одинаковой высоты уже знакомых нам цветущих кустов. Здесь, вблизи, я сумела рассмотреть мощные красноватые стебли с устрашающими, треугольной формы шипами.

Сид старался изо всех сил, чтобы расположить к нам хозяйку. Сначала он похвалил образцовый порядок на ее участке. Потом попытался ей рассказать историю про овечку Долли и связанные с ее рождением и кончиной сомнения австралийских фермеров. Он даже стал вразвалку ходить, а уже привычное мне скомканное лондонское произношение сменил на еще более невнятную речь своего детства. Но миссис Бреддок на все его разговоры было, по-видимому, плевать. Ее интересовало дело: сколько своих кустов роз, куда и в какие сроки она должна отправить. Мы с Таней только переглядывались: седая, сухопарая, совершенно не модная в нашем понимании, причесанная так же, как королева (в Англии, как я заметила, все пожилые дамы выглядят почти одинаково и все похожи на свою королеву), миссис Бреддок ни на слово не отошла в сторону от прямой цели нашего к ней визита. Кстати, моя подмосковная старушка с флоксами сумела выспросить у меня почти все о моей работе и семье, включая мужа, детей и родителей с обеих сторон за полчаса нашего с ней чаепития. И вообще, сугубо деловая, одетая в светлые брючки и мужского фасона трикотажную кофточку «гольф», миссис Бреддок отличалась от наших российских старух в халатах и телогрейках ровно настолько же, насколько наша действительность отличается от британской.