допустить мысли, что сам ошибался. И еще, не думай, что меня шокируют вкусы Бриггса, я разделяю их, мне также это приятно. Вот так мало ты обо мне знаешь.

— А тебе точно известно, как и почему скончалась его первая жена?

Бриггс сделал шаг вперед:

— Вы заходите слишком далеко.

— Знайте, что вы заходите слишком далеко, если обращаетесь с моей сестрой так же, как со своими шлюхами.

— Ты предпочел бы видеть меня женой человека, проводящего ночи в борделях, а не с женой? Притом, что она этого хочет?

— Ты не можешь понять…

— Я не могу понять? Все детство я истекала кровью, меня резали и кололи. Процесс спасения моей жизни был не чем иным, как острой болью. Боль и одиночество. Теперь я хочу сама решать, как жить. Цена за то, что я здесь, заплачена… И я не стану слушать твои нравоучения о том, как мне поступать. Это будет мое решение, не твое. И еще я не позволю тебе разговаривать с моим мужем в таком тоне.

— Я не смогу называть вас другом, зная, что вы подвергаете риску жизнь сестры.

— Пожалуй, и я не смогу, если вы противитесь счастью своей сестры. — Не говоря уже о том, что Хью позволил себе заговорить о Серене, вспомнить о ее смерти. Надавить на болезненную точку, напомнить о проходящем чувстве вины. — Идем, Беатрис. Думаю, нам пора домой.

— Да, — кивнула она, но прежде, чем сделать шаг, провела рукой по его щеке и страстно поцеловала в губы. — Я мечтаю скорее вернуться домой.

Они прошли мимо герцога Кендальского, даже не повернув головы в его сторону, но тот остановил Бриггса, сжав руку.

— Это предательство. Вы не заслуживаете уважения.

— Меня совсем это не шокирует, в конце концов, теперь вы будете относиться ко мне, как все прочие, и, как прежде, у меня не будет ни друзей, ни добрых знакомых. Но у меня есть Беатрис, она так никогда не поступит.

— Пока не поступит.

— Пусть и пока.

— Если она родит и умрет…

Слова пронзали грудь, как удары острого кинжала. При одной мысли об этом тело сковывал страх.

Но он узнал Беатрис довольно для того, чтобы понять, чего она хочет, жаждет, что способна выдержать. И он знал, что она никогда не будет по-настоящему счастлива, если лишить ее этого, она не станет довольствоваться жизнью вполсилы. Она должна получить все. Будь он проклят, если станет тем, кто лишит ее счастья.

— Я никогда себе не прощу. Но не воспользуюсь, как вы, привилегией сделать ее безвольной куклой, обращаться, как с ребенком. У меня есть сын, и я знаю разницу между отцом и мужем. Я ей не брат и не отец. Она моя жена, я стал для нее приговором.

— Это лучше, чем виселица.

— Беатрис не ребенок. Я не могу изо дня в день смотреть, как с ней обращаются, словно с болезненным ребенком, слабым и неразумным, не понимающим себя и своих желаний.

— Таким образом вы витиевато даете понять, что не можете удержать свой член в штанах.

— Возможно, и не могу. Я хочу ее. И, как видите, она совсем не расстроена по этому поводу. Она всего-то и мечтала попасть на сезон в Лондон, Кендал, чтобы мужчина стоял в дальнем углу залы и наблюдал за ней. Смотрел с желанием. И я стал таким мужчиной. Сама судьба соединила нас в жарком огне наслаждения, мы поняли, что созданы друг для друга. И мне не стыдно за себя и свои действия, поверьте.

— Я умываю руки.

— Надеюсь, это касается не только меня, но и Беатрис. Она моя жена, моя семья, моя обязанность — ее защищать.

Бриггс развернулся и ушел, оставив в одиночестве единственного друга, которого приобрел за всю жизнь.

Пройдя через зал, он вышел в коридор и сразу увидел ее.

Беатрис стояла, обхватив себя руками за плечи, и он понял, что ради этой женщины готов на все.

Они вместе сели в карету, и она положила руку ему на бедро — еще одно небрежное прикосновение, от которого внутри вспыхивало желание.

— Прости, — тихо произнесла она. — Брат позволил себе ужасные вещи. Он не должен был. Как он мог сказать такое тебе, благородному человеку…

— Я не такой, — перебил ее Бриггс. — Он прав. Будь я честным и благородным, не прикоснулся бы к тебе. В свое оправдание могу сказать, что я очень тебе сочувствовал и желал видеть счастливой. И еще я хотел тебя. Вот так все просто.

— Я ни о чем не сожалею.

— Я знаю.

— Ему не следовало вспоминать твою жену.

Не следовало. Пожалуй, сейчас самый подходящий момент поговорить об этом с Беатрис. Но он не стал. Они в полной тишине добрались до дома и там, не сказав ни слова, бросились в объятия друг друга, чтобы провести самую восхитительную из всех ночей, полную наказаний и блаженства.

На следующий день Беатрис отправилась на встречу с доктором, а Бриггс решил устроить с сыном пикник на полу детской.

— Где твои открытки, Уильям? — спросил он уже почти в середине обеда, когда внезапно осознал, что сегодня мальчик их не показывал.

— Я больше с ними не играю.

— Отчего же?

— Я все их запомнил, теперь никто не сможет их увидеть, только я.

Бриггс ощутил болезненный укол в сердце. Он так много хотел сказать сыну, но не представлял, как это сделать доступно для ребенка.

На мгновение он было задумался, как поступил бы отец, но остановил себя, ведь тот никогда не оказался бы на его месте, не стал бы сидеть в детской и разговаривать с сыном.

Но как все ему объяснить? Как научить правильно вести себя с людьми? Он сам не знал, но старался. Сейчас старался ради Беатрис, потому что она это заслужила. Жаль, что ему пришлось выбирать между ней и Хью и потерять друга. Но он не знал, как помочь сыну и объяснить, что с ним все в порядке. Не знал, что стоит рассказать о себе, а о чем умолчать. Как стать по-настоящему хорошим отцом?

«Могу я называть вас Филип?»

«Нет».

Какой отец лорд Филип? Что будет, если он вдруг начнет рассказывать об орхидеях? Это будет утомительно? Да, пожалуй. Но иного пути он не видел.

Беатрис вернулась домой бледная и с блестящими от слез глазами.

— Как прошел визит к врачу? — поинтересовался Бриггс.

— Он сказал, что риск есть всегда. Он не может ни одной женщине гарантировать, что она выживет в родах.

Бриггс рассмеялся, правда, совсем не