— Так, к чему вы это?

— Да к тому, что в одном офицере я сильно ошибся.

— Слушаю и пытаюсь понять.

— Осенью восемьдесят восьмого к нам прибыл один выпускник академии.

— Фамилию помните?

— Обижаете. — Павел свет Григорьевич усмехнулся. — Капитан Самойленко Юрий Геннадиевич. Да, точно так. Диплом нашей консерватории с отличием, язык на уровне, светлая голова, коммуникабельность от бога, вернее, от Карнеги.

— Достойно.

— Даже слишком. Понимаете, художником, вором и оперативником надо родиться. Иной троечник в реальном деле оказывается на две головы выше любого медалиста. Учеба и живая работа, как говорят у них в Одессе, две разные вещи.

— Кто бы спорил.

— Так вот, я почему-то сразу решил, что работа у него не пойдет, и оказался прав. Полгода от парня не было ровно никакого толку. Я даже собрался писать в центр чтобы его заменили. И вдруг, бац, успех, вербовка. Чиновник из Министерства иностранных дел.

— Мотив?

— Тот оказался тайным марксистом, борцом за дело рабочего класса и тамошнего крестьянства. Бывает же такое.

— Полезный кадр?

— В некоторой степени, — осторожно ответил бывший главный посольский шпион. — Не супер конечно, но кое-что интересное приносил.

— Повезло этому вашему Самойленко.

— Я тоже подумал, что это просто счастливый случай. — Павел Григорьевич хлопнул ладонью по столу. — Но через месяц он заагентурил журналиста. Да не простого щелкопера, а политического обозревателя, понимаете?

— Да уж. — Я знал, что такие журналюги шляются в парламент как к себе домой и нежно дружат с депутатами самых разных мастей. — Получается, ошиблись вы в парне, да?

— Точно, — согласился мой собеседник. — Хотя до сих пор не могу понять, как у него это получалось. — Павел Григорьевич удивленно вздернул брови. — Он вообще был не вербовщик. Поверьте, это сразу заметно. У него полгода абсолютно ни черта не выходило, а потом как прорвало.

Мне видно было, что этот вопрос до сих пор его мучает.

— Это все?

— Если бы. Еще через два месяца Юра умудрился переспать с начальником отдела секретного делопроизводства главного штаба тамошних военно-морских сил. Представляете! Он затащил в постель самого настоящего капитан-лейтенанта. В центре, конечно, покряхтели о коммунистической морали, но добро на разработку дали.

— Погодите! С мужиком в койку? Вот это настоящий подвиг! — почти искренне восхитился я.

— Все было не так страшно, как вы подумали, — проговорил мой собеседник. — Капитан-лейтенант носил красивое имя Дианта, что в переводе означает Цветок бога, и был женщиной.

— Старой и страшной как звериный оскал империализма, — предположил я.

— А вот и не угадали, — бывший резидент опять угостился моей сигаретой и продолжил: — Двадцати семи лет от роду и довольно красивой. Хотя к этому возрасту гречанки обычно начинают увядать, толстеют, обзаводятся усами как у маршала Буденного.

— И бакенбардами.

— Случается и такое. Только эта дамочка была в полнейшем порядке: холеная, длинноногая, спортивная. И что она только в нем нашла? Помню, у нас в посольстве машинистка была, Аллочка. — Павел Григорьевич мечтательно закатил глаза. — Такая симпатичная, веселая и на мужиков падкая. Так вот этот Юра ее полгода обхаживал, и ни черта у него не вышло. Перед Новоселовым не устояла, Глушков, точно знаю, там тоже отметился. В общем, многие пользовались ее благосклонностью, а вот Самойленко — нет.

— Раз на раз не приходится.

— Может, и так. — Старик заложил ногу за ногу и продолжил: — Только с переводчицей посла Наташей у нашего героя тоже ни черта не получилось, хотя он очень старался, а уж она-то!.. С ней даже Соловьев переспал.

— Интересно.

— Именно так. — Павел Григорьевич иронически улыбнулся. — Тем более что та Дианта была из очень даже небедной семьи, раскатывала на спортивном «Мерседесе», ходила по морю на собственной яхте. Мужики, должен сказать, вокруг нее крутились просто роскошные. Подарками осыпали. — Он покрутил головой. — Да, как-то странно все это выглядело.

— Мне тоже так кажется. В центр сообщили?

— Конечно. — Мой собеседник усмехнулся. — Особенно после случая с ракеткой.

— Какой еще ракеткой? — Надеюсь, он не заметил, как у меня вдруг поднялась шерсть на загривке и раздулись ноздри.

— Теннисной, — пояснил он. — Я, знаете ли, еще с конца семидесятых пристрастился стучать по мячику на корте. Осенью восемьдесят девятого Глушков и Самойленко подарили мне на день рождения графитовую ракетку. Сказали, что прикупили по случаю. Мол, в переводе на доллары получилось около пятидесяти. — Он усмехнулся. — Очень немалые деньги по тем временам. Знаете, сколько нам тогда платили?

— Мало?

— Не то слово. Мне, если в пересчете на баксы, триста пятьдесят, им вообще по триста.

— Да. — Я вернулся за стол и включил чайник. — Тряхнули ребята мошной, расстарались для любимого шефа.

— Я бы и сам так подумал, — отозвался старик. — Да только выяснил, что стоила та ракетка не полтинник в зелени, а гораздо дороже. Не помню уж, сколько в драхмах. У нее тогда курс каждый день менялся. В долларах приблизительно семьсот восемьдесят.

— Вот это да! — восхитился я. — А откуда вы узнали?

— В каталоге увидел, — ответил Павел Григорьевич. — Я, если хотите знать, на эту красоту давно облизывался.

— Что было потом?

— Вызвал этих друзей…

— Они дружили?

— Я бы сказал, приятельствовали. — Он на секунду задумался. — Причем один в этой паре был явным лидером, второй — просто ведомым. Странно.

— Что вы хотите этим сказать?

— Не знаю уж, как у вас, а в нашей системе оперативники стараются близко не сходиться. Понимаете, у нас за одну командировку можно сделать карьеру либо загубить ее же на корню. Глушков просто взял Юру под крылышко. После этого у него и пошла работа.

— Продолжайте.

— Продолжаю. Вызвал я их и начал задавать вопросы. Вот они и раскололись.

— Сразу?

— Да что вы. Сначала, как учили, выдали мне легенду, следом вторую, а потом я на них слегка надавил.

— Так откуда дровишки?

— Подарок все той же греческой красавицы.

— Вы его приняли?

— Нет, конечно.

— В центр сообщили?

— Еще раньше, когда у Самойленко только случился этот роман.

— И что вам ответили из Москвы?

— Ничего. Помните, что тогда творилось в Союзе?