Вожак призывно рявкнул, и верные псы накинулись на подачку, захрустели хрящами, зачавкали теплой плотью. Меньше, чем за минуту, от колдырей осталась лишь кровь на траве и пара самодельных ножиков – ни мяса, ни обрывков одежды. К рассвету все просохнет, впитается в землю, ветер всколыхнет примятые стебли, а дожди утопят финки в грязи: были пацаны – и нет пацанов, как и тысяч трупов до них – свежих и ждущих своего часа с начала Войны.

Но сотне голодных чудищ это так – на зубок, и ходячий волк повел орду дальше – к стоящим на отшибе домам, в которых один за другим вспыхивали огни. Где-то верещал младенец, где-то – взрослый, гремела разбитая посуда, звенели стопки, пьяный хор тянул «черного ворона». Скрипели кровати – одни, чьи хозяева ворочались в бреду, собираясь покинуть этот мир, тихо, другие – громко и быстро, приветствуя зачатие новой жизни.

В свете жаровен и лучин люди любили и ненавидели, мирились и ссорились, строили планы на будущее и заливали сивухой настоящее: иначе говоря – тянули лямки обыденности, даже не подозревая, что подкралось к околице.

За двадцать лет узкие улочки и тихие с виду дворики повидали немало крови, но никогда прежде ее не лилось так много всего за одну ночь. Смерть в обличье черных псов не стучалась в двери, а выламывала их, выбивала окна, зарывалась под завалинки, проваливалась в гнилые крыши, и звуки сонного поселка в одночасье сменились симфонией ужаса и боли. Клыкастая саранча сжирала всех на пути, но обходила стороной единственный уцелевший домишко посреди Тимирязева. И причина была проста – ни один пес, будь то дворовая шавка или измененный заразой гигант, не позарится на долю Вожака.

* * *

С высоты Свора напоминала вышедшую из берегов мазутную реку, подхватившую чернильными водами колонию светлячков. Усеянная желтыми огоньками волна шла со стороны леса наискось через частный сектор, и путь дикой охоты легко угадывался по тухнущим окнам, словно в домах по очереди задували лучины – одну за одной, но вместе с горящими щепами во мраке растворялись чьи-то жизни.

Капитан отошел от бойницы и снял с крючка «Сайгу». Проверил магазин, дослал патрон и вышел из кабинета, некогда принадлежавшего директору завода. Главарь всеми силами старался сохранить довоенные понятия, но, видит бог, не справился, недоглядел, упустил, и кары посыпались, как из бездонной бочки. Война с шуховцами, пропажа ребят с Тимирязева, расправа над шайкой Крота, а теперь еще и это.

Украшенный чернильными перстнями палец лег на спусковой крючок, ладонь огладила бронежилет, незаметный под пиджаком и черным пальто. Променяв улицу на высокое кресло, пахан мог лишиться и того, и другого, ведь без «левых» крейдерам не пережить зиму. Да что там зиму, до осени не дотянут, особенно если на голову свалится очередная напасть.

Щелкнула крышка золотой зажигалки с крестом, слабый огонек озарил выбритое, осунувшееся лицо с посеченными скулами и подбородком – подарками буйной молодости. И хоть прыть была уже не та, и зачесанные назад волосы посерели от седин, приходилось вести людей в бой самому – как в старые добрые времена.

Капитан трижды пронзительно свистнул и закинул ствол на плечо.

– Бригады, по коням!

Соратники не откликнулись дружным гиканьем, как раньше. Даже на войну босота рвалась с таким задором, что приходилось то и дело осаживать, усмирять пыл, а нынче в коридорах и на лестничных клетках сгустился страх – почти осязаемый, спирающий дыхание и сбивающий с шага.

Бандиты, как по волшебству, из грозы окраин превратились… нет, не в лохов, слабаков и трусов, а в обычных парней, в чьих думах появилось что-то иное, помимо налетов, перестрелок и кутежей. То, что объединяет всех независимо от пола, возраста и статуса. То, что ярче всего проявляется на пороге неминуемой гибели. То, что делает человека человеком – пусть и на короткие часы, отделяющие от лаврового венца или ящика в сырой глуби.

Воля к жизни – вот что это. Когда хочется забыть обо всех грехах и начать с чистого листа, только бы не столкнуться с ревущим за безопасными стенами кровожадным чудовищем. Но сойтись с ним придется, и чем раньше – тем лучше: не ради других, не для проверки себя на прочность, а для того, чтобы отстоять свое и дать понять любой твари – здесь она добычи не получит.

– Ну! – Главарь остановился у бронированной двери Проходной и обернулся. – Чего притихла, голытьба? Айда!

Створка открылась, и на улицу нестройными рядами высыпали бойцы, сжимая в трясущихся пальцах обрезы, берданки, «Макаровы», а то и вовсе прутья арматуры и ножи. Друг друга не подначивали, не брали на слабо – боялись все, и в страхе перед подобным не было и не могло быть ничего зазорного. Однако не иди впереди Капитан своей коронной, прихрамывающей походкой, ни один крейдер не покинул бы убежище. Но добываемый годами авторитет как раз и нужен для выходящих за рамки ситуаций: легко восседать на троне, когда все в порядке, а попробуй, удержи власть, когда от порядка не осталось и намека.

– Не дрейфь, пацанва! – прохрипел Капитан. – Это всего лишь безмозглые псины!

Восклицательным знаком грохнул в ночное небо выстрел, в тот же миг переросший в оглушительную канонаду. Но псины оказались далеко не безмозглыми – крохотная стая в дюжину голов не участвовала в налете, а дожидалась подходящего часа в кустах между Заводом и домами – аккурат по обочинам дороги, где вышагивали бандиты. Даже самая умная собака не додумалась бы до засады. Но под чутким руководством Вожака хвостатые диверсанты знали, когда надо ждать без единого звука, хотя злейшие враги чешут прямо на тебя, а когда стоит напасть – да с такой злобой и отчаянием, что сородичи бы ужаснулись.

В то же время эта атака была предупреждением основным силам, что по их шкуры уже выдвинулись. И когда с пустыря донеслись пальба, визг и лай, Вожак понял – каким бы приятным ни было занятие, пора завязывать и рвать когти окольными тропами.

– В круг! – заорал Капитан. – Спина к спине!

Здравый приказ, но когда в глотку норовит вцепиться сгусток тьмы с горящими глазами, выполнит его не всякий. И вместо того чтобы сбиться в кучу и дать какой-никакой отпор, добрая половина крейдеров бросилась врассыпную, превратившись в беззащитные мишени. Псы прыгали на спины улепетывавшим врагам, сшибали с ног и дробили хребты пониже затылков, не оставляя ни малейшего шанса на спасение. Те же, кто нашли волю и мужество держать пятки на земле, с ревом палили от бедра куда попало, не разбирая, где свои, где чужие, и часто попадали в товарищей, облегчая стае и без того непыльную работенку.

Разорвав беглецов, кобели скрылись в ночи, а пылающие точки превратились в искры на ветру: вот рукой достанешь, а вот и след простыл. Оглянувшись, главарь насчитал двух подстреленных чудищ – сущий пустяк по сравнению с потерями соратников. Но останавливаться на достигнутом хвостатые выродки явно не собирались – из мрака доносились рычание и редкий скрежет когтей по камням, то приближаясь, то растворяясь вдали.

– Стоим! Не смейте бежать, иначе все ляжем!

Впереди что-то сверкнуло, и одна из псин взвизгнула, а вскоре заверещала и вторая, но чавкающий хруст оборвал скулеж. Твари повели себя странно: рычание сменилось лаем, а целенаправленные и слаженные действия – бестолковыми скачками вокруг высокой фигуры, вооруженной здоровенным – в два локтя – мечом. Дважды ублюдки атаковали незнакомца, и оба раза закончились взвизгами и треском разрубаемой плоти. Этого хватило, чтобы клыкастые недобитки пустились наутек, поджав хвосты и голося на всю округу.