Красной гвардии дисциплины уже почти не существовало»; а дойдя до Амурской области и узнав, что белые вот-вот сомкнут кольцо окружения, руководство остатками красных войск решило всех «предоставить судьбе, каждый сам [по] себе[,] и спасаться, кто как может»[865]. Владивостокский исполком незадолго до своего падения раздал много оружия и патронов жителям наиболее революционно настроенных окрестных сел[866].

В ответ на грабежи, убийства, взятие заложников и прочее насилие активные противники большевиков во многих районах при первой же возможности безжалостно уничтожали красногвардейцев. Так, зажиточные алтайские крестьяне-староверы буквально охотились за разбежавшимися отрядниками П. Ф. Сухова, поскольку в народе ходили небезосновательные слухи о богатых трофеях, захваченных ими. Впрочем, староверы легко могли убить пленников (воспринимавшихся как чужаки-нехристи из‐за обилия венгров, не говоривших по-русски) и из‐за одного лишь обмундирования. В 1922 году чекисты расследовали донос М. Прудникова, коммуниста из крупного села Солонешное, на его же односельчанина, П. Бессонова: якобы тот летом 1918 года участвовал в карательной экспедиции белых, в ходе которой в Солонешном были расстреляны 19 пленных из отряда Сухова. Бессонов, однако, сумел доказать, что суховцев расстреляли сами жители села еще до прихода белых[867].

В селах Улала и Алтайское тогда же уничтожали отрядников известного В. И. Плетнёва, широко практиковавших мародерство[868]. Подъесаул А. В. Катанаев в августе 1918 года велел Черно-Ануйской волостной земской управе оповестить ближайшие села, деревни и хутора, что разбитые красные «продолжают небольшими группами шляться в горах и лесах», в связи с чем он приказывает «самим крестьянам ловить этих разбежавшихся и расстреливать их на месте, т[ак] к[ак] известно, что эти люди… разбойники и грабители». Данный документ был разослан во многие земские управы Алтайской губернии[869] и сыграл свою роль в народных расправах над пленниками.

В других регионах Сибири отношение к красногвардейцам было сходным. В Троицком и Кустанайском уездах на «отдельных красногвардейцев, явившихся домой после поражения под Троицком и роспуска Кустанайских отрядов, устраивали форменные охоты. Их убивали, арестовывали… Причины такого отношения заключались в том, что „в красной гвардии одни босяки и грабители“, а в совете – те, „кто сами туда залезли“, виновники твердых цен, отмены вольной торговли, [виновники] контрибуций и конфискаций»[870]. Рядовой отрядник вспоминал, что крестьяне усердно отлавливали красногвардейцев на пути из Енисейска к Красноярску, а в деревне Маклаково четверых повесили. Самого будущего мемуариста арестовали в Красноярске, но потом милосердно выгнали из тюрьмы как «молокососа»[871]. Крестьяне Балахтинской волости Ачинского уезда выследили большую группу большевиков и красногвардейцев, скрывавшихся на Юдинском винокуренном заводе, и устроили над ними самосуд[872].

После поражения Красной гвардии под Верхнеудинском «…кулаки, семейские религиозные фанатики, казаки охотились за находящимися вне закона красными. Ловили и убивали их в одиночку, пользовались их одеждой, деньгами»[873]. Эти жалобы уцелевших партизан подтверждала пресса, сообщавшая, что в забайкальской тайге процветает настоящая охота на людей: местные жители ловят и убивают разбежавшихся красных в обоснованной надежде найти у них деньги и ценности[874]. Осенью 1918 года в селах под Троицкосавском крестьяне продолжали охоту за разбежавшимися по тайге большевиками, поскольку это «выгодное материальное дело». В Туруханске крестьяне-промысловики «с оттенком гордости рассказывали, как бежала „коммуния“, как ловили их, били, сколько забрали добычи»[875]. Так, по существу, возродился давний сибирский промысел – охота за бродягами-«горбачами».

Судьбу отряда Сухова повторили крупные соединения красногвардейцев в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке: отряд Каландаришвили и Амурский партизанский отряд. В городе Зее Амурской области многочисленные золотопромышленники осенью и зимой 1918/19 года «организовали из своей молодежи конные карательные отряды по вылавливанию советских работников и красногвардейцев»; в обмен на вознаграждение охотились за большевиками и кочевые следопыты-манегры[876]. На Дальнем Востоке истребительные атаки местных казаков на партизан из числа красногвардейцев имели место и в 1919 году. Так, в мае того года Амурский партизанский отряд из 640 бойцов под натиском японцев двинулся в 1400-километровый поход к Охотску. К 10 октября в окрестности Охотска, который контролировался белыми, вышли жалкие остатки отряда в лице 24 полумертвецов, «голодных и озверевших», остальные погибли в двух боях с уссурийским казачеством, а также от тифа и цинги. В этом трагическом походе Амурского отряда тяжелобольные предпочитали кончать с собой, чтобы не быть обузой[877].

(Невозможность излечения тяжелораненых и больных нередко приводила к их добиванию товарищами, что практиковалось во всех отрядах. Возражая на слова Д. И. Бойко-Павлова о вынужденном избавлении от тех, кто становился обузой, М. Е. Попко, воевавший вместе с ним на Дальнем Востоке, вспоминал: «Мы застрелили Дробыша не потому, что он был помехой, а потому[,] что в дальнейшем ему предстояли явные мучения, а у нас никакой медицинской помощи не было. Мы застрелили его из сострадания к нему…»[878] Н. В. Буинцев записал слова своего командира, Шевелёва-Лубкова, об одном из членов отряда: «…Если ранен настолько сильно, что не выживет, то придется, товарищи, пристрелить его, чтобы не мучился он напрасно…»[879])

Отметим, что вышеописанными «охотами» на побежденных сопровождались победы над красными не только в Сибири и на Дальнем Востоке. Уральский «Ирбитский вестник» сообщал, что «…крестьянами с[ела] Белослудского расстреляны 11 наиболее видных местных деятелей и сторонников советской власти…». Согласно другому выпуску газеты, «…по сообщениям крестьян из дер[евни] Чувашевой, Ницинской волости, перешло в Красную армию около 50 человек. Больше 30 из них уже расстреляно, человек 15 скрываются в лесах Ницинского бора»[880]. В ходе Ижевско-Воткинского восстания осенью 1918 года в Прикамье повстанцы старательно охотились за большевиками, бежавшими с награбленным добром, и с удовольствием «восстанавливали справедливость». О корыстной мести красным той осенью, в октябре, писала газета «Ижевский защитник», корреспондент которой целиком одобрял расправы: «Фронтовики народ все смелый, веселый. С самого начала начали они шнырять по лесу да по деревням. В лесу они ловили красноармейцев и большевиков. „Это повыгоднее охоты: у каждого красноармейца и большевика груды денег“, – смеялись они»[881].

Преследования со стороны белых и враждебное отношение огромной части населения вынуждали представителей экстремистских партий действовать в подполье. Один из партизан Томской губернии писал, что летом 1918 года скрываться было нетрудно, так как «белогвардейщина еще недостаточно окрепла, чтобы преследовать, у мужиков пыл уже остыл, чтобы избивать…» и они могли «только предавать»[882]. В. П. Шевелёв-Лубков жаловался: «Население, ослепленное красноречием своих врагов, приняло участие в ловле бегущих из городов красногвардейцев, разоружало их, нередко происходили безобразные расправы…»[883] Политкомиссар 1‐й Томской партизанской дивизии П. Ф. Федорец в 1920 году