любого участка необработанной земли, сохранившееся в виде одной из основных мифологем в социальной памяти народа»[899]. При этом активно проявлялись иждивенческие настроения: в октябре 1917 года съезд русских крестьян Урянхая (Тувы; отметим: крестьян весьма зажиточных), в частности, постановил, что все население России «в видах поднятия сельского хозяйства необходимыми сельскохозяйственными орудиями снабжается бесплатно за счет государства»[900].

Распространению общественного равнодушия и одновременно насилия способствовало массовое пьянство, охватившее прежде всего деревню, мужика, который, по выражению С. Есенина, «захлебнулся лихой самогонкой». Пьянство в деревне приняло «невероятный размах», серьезно усиливая общую криминализацию. Так, в Кургане в январе 1919 года «громадный процент», как отмечала пресса, заведенных следственных производств дали дела о самогоноварении и убийствах[901]. В селах Петропавловского уезда во время Масленичной недели 1919 года произошли десятки пьяных драк, сопровождавшихся увечьями и убийствами[902]. В том же году начальник Барнаульской уездной милиции сообщал алтайскому губернскому комиссару, что в уезде нет деревни, где 90% жителей «не залились» бы. Современник вспоминал, что в Енисейской губернии «самогоноварение достигло неимоверных размеров – гнали в банях, печках и просто во дворах, в тайге. В самогонном угаре устраивали резню, самосуды…»[903]. В городах же, помимо увеличения пьянства, резко возросло потребление наркотиков.

Пресса с тревогой отмечала огромный рост преступности, слабость милиции, повсеместные проявления невиданного ранее дикого хулиганства и вандализма – наряду с апатией и склонностью к бездумным увеселениям[904]. В августе 1918 года, вскоре после бегства большевиков, население двух волостей Каинского уезда не желало признавать ни советы, ни земства, а крестьяне Таскаевской волости категорически отказались платить сборы – под предлогом отсутствия «хозяина земли русской»[905]. В конце 1918 года журналист из города Зайсана Семипалатинской области цитировал мнение одного из видных сельских выборных, что население отказывается платить подати, «пока не будет президента или… царя», так как «правительство теперь – временное»[906]. Говоря о равнодушии села к текущей политике, авторитетная «Сибирская речь» 10 сентября того же года констатировала: «Для деревни все безразлично… Областная дума, Учредительное Собрание – для деревни пустой звук. Только сила и сила будет иметь авторитет для деревни».

В газетах писали, что «…обществом продолжает владеть массовый психоз безверья в возрождение Родины и ужасающая апатия, перед которыми меркнут самые тяжелые дни русской истории»[907]. Р. Гайда негодовал на то, что в Казани, где было, по его оценке, 250 тыс. населения[908] и 4 тыс. русских офицеров, вместо ожидавшихся 15 тыс. добровольцев явилось лишь около 300 офицеров. Когда под городом обессилевшие чешские части отбивали атаки большевиков, «…сливки казанского общества устроили грандиозные конские состязания!»[909] (Казань вскоре была отбита красными). Один из легионеров после захвата уральского Кунгура записал о реакции горожан: «Зверство большевиков все вокруг ругали, но на фронт идти никто не хотел. Ждали, что большевиков уничтожат чехословацкие легионеры»[910]. О пассивности населения, его позиции «Чума на оба ваши дома!» писали все наблюдатели – от П. Б. Струве до Ю. О. Мартова[911].

Трезвые сентенции не пользовались авторитетом, хотя кое-кто начинал прозревать. Осенью 1919 года известный эсер, член Учредительного собрания, Е. Е. Колосов на одном из заседаний Сибирской облдумы самокритично заметил, что эсеры «думали шагнуть к светлым идеалам будущего через труп родины»[912]. Впрочем, это не помешало ему в то же время согласиться с идеей вооруженного сопротивления правительству Колчака.

Уже в первые месяцы существования белой власти по Сибири прокатился ряд крупных восстаний. А телеграмма курганского уездного комиссара в МВД от 5 августа 1918 года гласила: «Настроение крестьян в районах расположения частновладельческих земель крайне враждебное. Опять начинаются захваты частновладельческого скота, изгнание владельцев заимок и поджоги последних, устраиваются волостные солдатские собрания, которые выносят резолюции не давать солдат в случае мобилизации… отказываются платить сборы…» Министр земледелия и колонизации 5 сентября 1918 года отмечал, что в Омском, Петропавловском и других уездах истребление лесов и самовольные захваты земель приняли систематический характер[913].

В селах и аулах Казахстана к концу того же года отмечались теракты в отношении милиции и одиночных казаков, поджоги «кулацких и байских» имений и зимовок, массовые угоны скота и лошадей[914]. Милиция Змеиногорского уезда с ноября 1918 года разыскивала нескольких крестьян волостного села Ново-Шульбинского, главарей восстания против мобилизации, которые, скрываясь по заимкам, выдавали себя «за военную экспедицию, командированную за сбором военного налога». Угрожая оружием, они собирали с казахов «военный налог» и раздали расписки о получении около 2 тыс. рублей. В январе под селом Бородулиха вымогатели были арестованы: 18-летний дезертир Барабинского полка Д. С. Митрофанов, А. Пикалов, Ф. и Л. Симененко, причем четвертый – Е. Симененко – был убит при бегстве во время ареста. У них нашли протокол заседания «организации большевиков», санкционировавшей создание отряда для налетов из 10 человек во главе с Митрофановым под именем поручика Липсинского. У всех были подложные удостоверения на фамилии Шевченко, Долгий, Юрченко, бланки, а также «постановление» о взыскании с казахов контрибуции в размере 11 442 рублей. Также этой шайкой в селе Ботпаевском был убит старший милиционер Фонберг[915].

Мариинский уездный комиссар 25 ноября 1918 года сообщал в Томск, что в Рубинской и Сандайской волостях «некоторыми обществами выносятся приговоры о непризнании Временного правительства, о нежелании платить подати, об укрывательстве дезертиров. Население на руках имеет оружие. Возможно восстание… <…> Взыскания идут туго. В селах укрываются дезертиры»[916]. В конце года в МВД отмечали, что во всех 227 волостях Томской губернии население крайне апатично относится как к вопросам государственного и местного, земского строительства, так и к войне с большевиками: «Процесс выздоровления масс от большевистского угара еще далеко не закончился»[917].

Тенденция враждебного отношения к власти неуклонно нарастала по всему региону. В ноябре 1918 года министр земледелия Временного Всероссийского правительства Н. И. Петров писал в Омск:

Политические настроения… проявляются неизменно в уродливых формах. После диких самосудов, ставших бытовым явлением, жизнь выдвинула новое извращение идеи сильной власти, которое заключается в том, что воинские отряды, командируемые для борьбы с большевиками, стали орудием в руках борющихся друг с другом местных партий: в одних селениях по указаниям кооператоров подвергаются порке частные торговцы, в других эти последние направляют солдатскую нагайку на кооператоров, в одном селе порют сторонников Земства, в другом его противников и т. д., чаще же всего жители сводят, с помощью приезжих солдат, личные счеты.

…Сама народная масса, неправильно понявшая лозунги свободного режима, теряется перед