Степану Микояну после гибели Володи уже не дали летать в 434-м полку. К тому времени пропал без вести сбитый над калужскими лесами сын Хрущева, погиб Тимур Фрунзе и еще несколько детей высокопоставленных родителей. Берия дал командующему авиацией негласный приказ не пускать в бои остальных сыновей членов правительства. Степан Микоян покинул 434-й полк и летал до конца войны в ПВО, но в боях больше не участвовал. О приказе Берия он не знал и все надеялся, что его снова пошлют в бой.

Оставшимся без командира звена Клаве Блиновой, Ольге Шаховой и Тоне Лебедевой до вывода полка из боевых действий летать тоже почти не давали. В документах сохранилось свидетельство лишь о двух их боевых вылетах.[271]Но и сам полк после гибели Нечаевой и Володи Микояна воевал совсем недолго: за две недели боев он потерял 16 человек и 25 самолетов. Иван Клещев 19 сентября был сбит, выпрыгнул из горящего самолета с парашютом и остался жив. Он погиб через несколько месяцев, под Новый год, когда его самолет упал около поселка Рассказово — кто-то говорил, что из-за неисправности, кто-то — что отчаянный Клещев летел в нелетную погоду. За бронеспинкой самолета у него лежали два гуся, которых он вез в Москву актрисе Зое Федоровой, с которой должен был встретить новый, 1943 год.[272]

Клава Блинова, Тоня Лебедева и Оля Шахова, когда 434-й полк вывели на переформирование, вместе с ним вернулись в Москву. Они хотели снова попасть в боевой полк, но брать их никто не хотел. Помог Василий Сталин, предложивший им пройти курс тренировок — 100 учебных воздушных боев! — а потом уже их возьмут в боевой истребительный полк. Они были очень рады и начали тренироваться, однако как-то на аэродром приехал маршал авиации Новиков, очень некстати заметивший девушек и приказавший вернуть их в женский полк. Подчинилась только Ольга Шахова; Тоня и Клава узнали от ребят-летчиков, что на Калининский фронт улетает 653-й полк, в котором как раз не хватало двух летчиков. На эти места их в конце концов и взяли вместе с самолетами — но, по правде говоря, с 653-м полком они сначала просто сбежали.[273]

Штурман 437-го полка Жукоцкий в те дни летал наравне с остальными: летчиков не хватало. Между боевыми вылетами в сентябре 1942 года он ничего не мог есть — так же, как почти все его товарищи. Пока техники и вооруженцы заправляли самолет горючим и заряжали оружие, он только пил воду или принесенный ему чай с сахаром. Ситуацию в воздухе Жукоцкий характеризовал просто: «Там немцы летают в три яруса. А ты взлетаешь и болтаешься как говно в проруби». Для всех, кто в те дни смотрел в сталинградское небо, беспрестанные воздушные бои стали совершенно обыденным явлением. «Стоишь на аэродроме, голову поднимешь и смотришь: там бой идет, и там, и там. Там упал самолет, тут упал. Немецкий или наш — непонятно».

Жукоцкому нравилась Маша Кузнецова — веселая, грубоватая, смелая. Но он полностью разделял мнение остальных летчиков полка: самолеты, на которых прилетело звено Нечаевой, здесь очень кстати, а вот самим девушкам в этом аду не место — некогда их учить, невозможно в такой обстановке обеспечить их безопасность и отвечать за них в этом хаосе некому. Здесь не до них.

Ситуация в городе ухудшалась. Согласно спецсообщению, отправленному в центр уполномоченными НКВД по Сталинградской области, противник подошел вплотную к центру города. Заместитель командующего фронтом генерал-лейтенант Голиков срочно запросил у центра разрешение на «проведение спецмероприятий по промышленным объектам г. Сталинграда», что означало минирование и подрыв всех промышленных предприятий — чтобы не достались немцам. Не хватало сил для защиты города. «Возможности сопротивления почти исчерпаны», — передавал уполномоченный со слов Голикова.

Линии фронта находились друг от друга так близко, что танки не могли двигаться и часто было опасно стрелять, так как пуля рикошетом летела в своих. Бои шли за каждую улицу, за каждый дом. Развалины становились идеальными позициями для снайперов: именно к боям за Сталинград относится расцвет советского снайперского движения. Подкрепления переправляли в районе Центральной переправы, к которой немцы долго не могли прорваться, назад переправляли раненых. В сентябре срок жизни солдата пополнения в Сталинграде иногда составлял меньше двух суток.

Как и первый бой для солдат-пехотинцев, первый вылет для молодых летчиков здесь часто оказывался последним. Авиамеханик истребительного полка Николай Меньков запомнил первый вылет летчика, с которым потом воевал в одном полку до конца войны, — Ивана Старикова. В воздухе завязался бой, и Стариков, как часто случалось с вылетевшими в первый раз, «потерял своих и чужих». Вернувшись к аэродрому, он, уже не зная, его ли это аэродром, стал летать над ним кругами. Летчики, глядя в небо, матерились: «Доходится, сейчас “мессера” сожрут!» — тогда очень часто налетали немцы. Потом Стариков все-таки приземлился, прорулил по полю, но в капонир, земляное укрытие, почему-то не ехал. Появились два немецких истребителя, один атаковал, и самолет Старикова сразу загорелся. Меньков вместе с другими техниками подбежали и увидели, что винт самолета крутится, летчик сидит в кабине без единой царапины, но не в состоянии даже шевельнуться. Меньков выключил магнето, пропеллер остановился, и вчетвером они вытащили Старикова из самолета и потащили. Молодой пилот, в шоковом состоянии, только повторял: «Ребятки, я живой? Неужели я живой?» Подъехал командир полка, который все это уже видел, и только сказал: «Живой. Будешь летать».[274]

Случалось, что молодые летчики не в силах были справиться со страхом. На них нападала настоящая и мнимая медвежья болезнь, находились и такие, у кого, как назло, в каждом боевом вылете приключались неполадки с машиной. В приказе по 437-му полку от 16 сентября командир и начальник штаба писали, что будут требовать суда военного трибунала для ведущего пары старшего лейтенанта Кочнева, не выполнившего боевое задание по разведке по причине того, что у его ведомого «не убралось одно шасси»[275]— что могло помешать посадке ведомого, но никак не выполнению задания ведущим.

Среди этих летчиков многие были случайными людьми, причем совсем не обязательно трусами. Летчиком нужно родиться, а многих из этих ребят отправили учиться в летные школы, не спросив их. Случалось, что летчик, показавший себя трусом в небе и отправленный в штрафную роту, потом очень храбро командовал пехотой: там он был на своем месте.

Несмотря на нехватку летчиков, особенно облетанных, звено Беляевой Максим Хвостиков выпускать не торопился. Раиса Беляева кипела. В поведении начальства присутствовал элемент наивного шовинизма. Командир полка говорил: «Что, если вас собьют и немцы узнают, что у нас летают женщины? Скажут, что у нас уже летать некому, раз мы женщин выпускаем!»[276]О том, что они здесь не нужны, летчицам прямо не говорили: напористой Беляевой каждый раз, когда она приходила требовать отправить их в вылет, говорили, что не хотят подвергать ее риску из-за того, что она такая красивая — в данной ситуации унизительный комплимент! Если же их выпускали, то чаще парами друг с другом: мужчины не хотели брать их ведомыми. Парады в Тушине — это одно, воздушные бои — совсем другое.