Немецкий пилот поверил. Все было именно так, как показывала летчица. В отношении того, что произошло после, воспоминания Скоробогатовой согласуются с советскими источниками: немецкий летчик снял с руки часы и пытался отдать их Литвяк, она не взяла. Говорили, что немец даже хотел ей галантно поцеловать руку, но это, наверное, уже выдумки.[282]

Первые победы вдохновили все звено, но все равно «летали мало, самолеты отбирали мужчины».[283]437-й полк летал на самолетах ЛАГГ–5, не имевших ничего общего с Яками. Тем не менее там нашлись летчики, умевшие летать на Яках. Именно они в основном и летали на новых самолетах девушек, редко выпуская их самих; из Лилиного Яка выкидывали букетики скромных осенних степных цветочков, которые она собирала в минуты затишья и брала с собой в кабину. Она попросила маму в письме прислать ей открытку с розами, которую она прикрепила бы с левой стороны на приборную доску Яка, но мама не прислала. Тогда механик Фаина Плешивцева попросила свою маму.[284]

За Лилей Литвяк Фаина Плешивцева наблюдала еще с Энгельса, с истории с белым меховым воротником. А сейчас, под Сталинградом, обслуживая, среди других, и Лилин самолет, узнала ее лучше и сблизилась с ней, хотя обстоятельства у них были совсем разные. Плешивцева обожала авиацию. Она окончила аэроклуб и, хотя налет имела небольшой, надеялась, как и другие, в полках Расковой летать. Но ее судьбу решило то, что к началу войны она окончила три курса авиационного института: таких брали техниками, нехватка техников диктовала свои условия. Так что ее и Литвяк фронтовой путь сложился совсем по-разному: Лиля, незнакомая с премудростями устройства своего «ястребка», будет получать офицерский паек, носить подогнанную по фигуре форму и покроет себя неувядающей славой. Уделом Фаины станет постоянно грязный и замасленный комбинезон, тяжелейший труд, под силу не каждому мужчине, пальцы, примерзавшие к металлу, короткий сон часто прямо на аэродроме под чехлом от самолета — и ни одного ордена. Ели они тоже по-разному даже под Сталинградом. Перебоев в питании летчики там практически не запомнили. В их столовых, офицерских, еда была хорошая почти всегда. Было и масло, был, как правило, и кусок сыра, чтоб положить на хлеб. Авиационные механики, которые все имели младшие офицерские звания, питались похуже. Чаще всего им доставалась манная каша или пшенная — «блондинка», часто перловка — «шрапнель». На эту кашу они потом долго не могли смотреть. Не очень сытно, но хлеб выручал. «Кусок хлеба достанешь и жуешь его у самолета, пока работаешь, и вроде голода такого нет».[285]И все же им было намного лучше, чем рядовым авиационных полков — солдатам, работавшим на аэродромах, которые не ели досыта никогда, получали в своей столовой то жидкий суп, то кашу, — и всегда не столько, сколько хотели бы.

Мама Фаины Плешивцевой прислала открытку с розами, но она не скоро нашла адресата: в самом конце сентября звено Беляевой перевели в 9-й гвардейский полк.

Между тем их родной женский полк — 586-й полк противовоздушной обороны, из которого им всем так хотелось вырваться, вдруг стал знаменитым на всю страну. Его прославила Лера Хомякова, давняя подруга Беляевой по центральному аэроклубу, много лет подряд участвовавшая вместе с ней в парадах в Тушине. Валерия в ночном вылете сбила немецкий бомбардировщик.

Ночью 24 сентября 1942 года командир второй эскадрильи Женя Прохорова и ее ведомая Хомякова вылетели по тревоге: посты воздушного наблюдения сообщили о приближении к переправе через Волгу бомбардировщиков противника. Прожектор поймал Ю–88. Стрелок начал было стрелять по советским истребителям, но бомбардировщик сразу же пошел к земле.[286]

Сначала было неизвестно, кто его сбил, Женя или Валерия, но приземлившаяся первой Женя Прохорова вылезла из самолета в слезах и накричала на вооруженца: у нее отказало вооружение. Теперь стало ясно, что расстреляла немецкий самолет не она. Приземлившись, Лера Хомякова докладывала: «Сделала два захода на “Юнкерса”, пулеметы и пушка стреляли безотказно».

26 сентября она писала родным, спеша поделиться с ними своей огромной радостью: сбитый ночью Ю–88 был первым немецким бомбардировщиком, сбитым под Саратовом, первым в их дивизии, и она стала первой женщиной, сбившей бомбардировщик в ночном бою (работу ночных истребителей они освоили только в Энгельсе, причем не все, и тренировались мало). Как сказали Лере наблюдатели, она, видимо, убила летчика с первой очереди. Немецкая машина пошла в пике, а Лера еще стреляла. Ю–88 шел на задание, на бомбежку, так что, упав, взорвался на земле на собственных бомбах.

Лера азартно описывала подробности боя: «…Он стрелял два раза по мне, но не попал. Я жива и невредима. Но знаете, дорогие, я даже вначале и не поверила, что я его сбила. После того как я попала в него, он не загорелся, но пошел в правый разворот и потом стал с очень большим углом пикировать. Я за ним и дала еще несколько очередей, но потом пора было выводить… Ну, думаю, далековато стреляла, не хватило выдержечки, и рановато вывела. Ушел, думаю…»[287]Товарищи по полку поздравили Леру так, как наверняка не поздравляли друг друга летчики-мужчины: «Сажусь, подбегает ко мне мой механик Полунина и целует: «Душечка, вы “Хейнкеля” сбили!» Тут же целовать ее сбежались и все остальные.

Сама Лера поверила по-настоящему только тогда, когда слетала с командиром дивизии на место падения немецкого бомбардировщика. Увиденная картина долго стояла у нее перед глазами. Мертвые члены экипажа лежали рядом с распущенными, но нераскрытыми парашютами: выпрыгнули, но высоты уже не было. «Самолет — такая махина, — раскидан на куски, несколько невзорвавшихся бомб». Парашюты, конечно, забрали, чтобы потом нашить всего из этого шелка: немецкие парашюты очень ценились.

После войны историки вышли на след сбитых Хомяковой немецких летчиков. Как следовало из немецких документов, утром 25 сентября одна машина не вернулась из рейда на военные объекты Саратова. Все четыре пассажира Ю–88А № 144010 во главе с командиром Г. Маком считались пропавшими без вести.[288]

Начальство — Казаринова и выше — было в восторге. В отделении столовой, «где питались высшие чины, накрыли столы, были налиты граненые стаканы водки»,[289]и Лера, которая часто жаловалась на то, что плохо кормят и она встает из-за стола голодная, потом рассказывала родным про сытный завтрак и арбуз. Тут же за столом ей за сбитый самолет вручили 2000 рублей («таков был приказ тов. Сталина») — хорошее подспорье для семьи. Слетелись корреспонденты, включая известного поэта Евгения Долматовского. Всевозможные учреждения Энгельса и Саратова слали Валерии поздравительные телеграммы. Ее повысили в звании. 5 октября она писала своим о поездке в Москву, где ей вручил орден Боевого Красного знамени председатель Президиума Верховного совета М. И. Калинин. В Москве Лера наведалась в комнату матери, где «никто не жил, кроме моли». Лера попросила соседку посыпать нафталином. «И я скоро буду в Москве в Кремле», — писала она родным. Но судьба, непредсказуемая судьба летчика, распорядилась иначе.