Дороган отложил ручку и посмотрел на часы. Сейчас он будет отжиматься перед обедом – ровно пять минут. А она не может бросить костер и есть будет позже. Но это даже и хорошо. Можно не слушать унылые разговоры. Дождавшись, когда Дороган отправится в дом, Аида взяла паузу, в течение которой он мог вспомнить, что забыл носовой платок или что-то в этом роде, и с самым независимым видом (как она надеялась) вошла во времянку. Она дежурная, в конце концов, и должна за всем следить. Мало ли что ей нужно. Ящик стола, куда Дороган сунул свои бумажки, слава богу, не имеет замка. Аида уже направлялась к нему, предвкушая пару минут, наполненных разоблачением тайн, когда услышала за спиной покашливание.

Если бы у нее был открыт в этот момент рот, она бы увидела, как сердце, вылетев из него, запрыгало по полу. Нет, Дороган, определенно, спортсмен. Преодолеть расстояние от дома до времянки за пару секунд можно только прыжком. Евгений покашлял еще раз, чтобы у нее не осталось сомнений – он не простужен и не поперхнулся. На стеклах его очков играло заходящее солнце, поэтому глаз было не видно.

– Вы что-то ищете, Аидочка? – спросил он вежливо.

– Мусор, – ответила она и сама удивилась тому, как естественно это прозвучало. – Саня вечно оставляет дома мусор. Ходи за ним потом.

И, подхватив с полу какую-то салфетку, Аида вышла, с ужасом понимая, что, кажется, уже покраснела. Она раздумывала, не стоит ли ей самой броситься в костер, чтобы сгореть в нем заживо и таким образом избавить себя от позора, а других от своего присутствия, когда услышала свое имя. Кто-то тихо звал ее из-за забора. Сначала она подумала, что ей показалось. Но голос позвал ее снова. Теперь уже сомневаться не приходилось.

* * *

И морковь, и разделочная доска мгновенно испачкались кровью. Сунув порезанный палец в рот, Саня пошел за бинтом. В подсобке было непривычно светло. При его появлении Шер быстро отошел от Веры, которая сидела на столе, раздвинув ноги, и стал без нужды рассматривать флаконы с жидкостью для мытья посуды. Вера суетливо одернула юбку и сложила руки на коленях, как школьница. «Совсем рехнулись, – подумал Саня, – дело, разумеется, ихнее, но почему бы не уединиться в одной из спален? Еще свет включили на полную, извращенцы». Решив – схожу в туалет и просто отмотаю бумаги, – Саня аккуратно прикрыл дверь, забыв от смущения извиниться. Он был уверен, что его появление вызвало переполох, и что сейчас любовнички побагровели и спрашивают друг друга: «Думаешь, он все понял?» или «Интересно, он кому-нибудь расскажет?»

В подсобке после его ухода действительно состоялся напряженный диалог. Шер ворошил золотистые волосы, что делал обычно от волнения, Вера, не шевелясь, смотрела в пол.

– Что же делать? – спросила она дрожащим голосом.

– Не знаю, – ответил Шер и добавил, прокашлявшись: – Если бы это случилось в другие времена, я сказал бы, что я рад. А теперь – я не знаю.

– В любом случае, Георгий Яковлевич, я прошу вас, чтобы это пока осталось между нами.

– Разумеется.

Они разошлись по своим комнатам. Саня, который столкнулся с Верой возле кухни и не успел отвести глаза, заметил, что взгляд у женщины странный. Кислый, что ли. «Ну и дела, – подумал он, – у нас шрам на пол-рожи, а мы еще недовольны, что нас охаживает такой красавчик. Совсем баба сдурела».

Медленно переставляя ноги, Вера поднялась в спальню, где на кровати ее ждала подруга. Помолчали. В солнечном свете, пробивающемся в комнату из-за сдвинутых штор, Александра выглядела плохо. Это поразило Веру до глубины души. Разумеется, любой человек имеет право выглядеть плохо, когда весь мир летит в тартарары. Но только не Александра. Все они изрядно себя запустили, чего уж греха таить. Волосы, которые Шер советовал им еще какое-то время не мыть, прикрывали косынками и платочками. Грязные ногти чистили какое-то время втихаря вилкой, потом перестали. Все чаще Вере казалось, что она чует сладковатый запах давно не мытого тела, но она уже не давала себе труд разобраться, от нее он исходит или от собеседника. Но Александра! Она ни разу не позволила себе оскорбить чужой взгляд не то что грязью – даже выбившейся прядкой. Всегда чистая кожа без следов усталости, всегда подтянутые, не набрякшие веки. И вдруг Александре будто стало все равно, и она махом вернула себе все годы, которые так умело скрывала. Еще пару часов назад она была холеной, ясноглазой Александрой, и вдруг взгляд потух, а кожа стала вялой.

– Ну что? – устало спросила подруга и, поскольку Вера молчала, ответила сама: – Все подтвердилось.

– Да.

– Тесты иногда врут.

– Меня осмотрел Шер.

– Зачем ты ему рассказала?

– Он сам обо всем догадался и предложил помощь.

– Отбрехалась бы. Мы же договорились, никто ничего не должен знать.

– Он будет молчать.

– Хотя, – Александра покачала ногой, – ты права, рано или поздно нам пришлось бы все ему рассказать. Операцию может сделать только он. Господи, как неудачно получилось. Как же так, Вера? Ты хоть понимаешь, чем чревато твое состояние?

– Я вполне отдаю себе отчет в том, что произошло.

– Ну хорошо, хорошо, извини за резкость, – Александра обняла подругу, уложив ее голову себе на плечо: – Все будет замечательно. С нами врач. Он поможет. Я с тобой. Милая, я всегда буду с тобой. Все образуется.

Вера освободилась из объятий и села на кровать. Александра принялась расхаживать туда-сюда.

– А что говорит Шер? Операцию надо делать срочно или имеет смысл подождать? Он может провести ее прямо здесь? Ах, дорогая, столько хлопот! Тебе, наверное, трудно собраться с мыслями. Помни об одном – я всегда тебе помогу.

– Мы с ним не говорили об операции.

– Напрасно. Зачем тянуть?

– Я еще не решила, хочу ли я ее делать.

Александра остановилась так резко, будто натолкнулась на стену, открыла рот, щеки ее стала заливать краска:

– В смысле? Ты хочешь сказать, что не решила, когда будешь ее делать?

– Я не решила, буду ли я делать ее вообще. И, судя по выражению твоего лица, ты поняла меня правильно.

– Дорогая, – Александра осторожно подбирала слова, – я знаю, что гормоны – ужасная вещь. Они заставляют тебя думать криво.

– Я не думаю криво. Я просто пока ничего не решила.

– Твое состояние диктует тебе неправильные мысли!

– Алекса, пожалуйста, не говори: «состояние». Давай называть вещи своими именами. Я беременна. Не надо говорить о беременности как о смертельной болезни.

– Дорогая, ты же знаешь, будь в городе спокойно, я бы первая тебя поздравила. Я бы устроила тебя в приличную клинику. Создала условия, пригласила лучших врачей. Я бы все для тебя сделала. Просто сейчас я ничего не могу. Не стоит произносить «беременность» с такой романтической интонацией. Романтику растоптали. Кругом болезнь и смерть. Мне продолжать?