Вот и сейчас она неожиданно пробудилась. С добрым утром!

Забелин принялся шарить глазами по полке, надеясьобнаружить, что именно заставило интуицию выйти из спячки.

Стаканчик с двумя щетками, крем для бритья “ДИМА” (уж не современ ли “примкнувшего к ним Шепилова” он здесь лежит?), зубная паста“Аквафрэш” (а “Поморином” слабо?), “Magie Noire”, бритва, помада “Das SchwarzePer-1е”, шампунь, коробка с палочками для ушей… Коробка с палочками для ушей,шампунь, помада “Das Schwarze Per-1е”, бритва, “Magie Noire”… “Magie Noire”,бритва…

Бритва.

Опасная бритва, как улитка, свернувшаяся в темно-янтарнойручке.

Что говорил ему Крянгэ о так и не найденном орудиипреступления? Это не нож, лезвие ножа не смогло бы оставить такой идеальнотонкий порез. Это не тесак и не топор. Скорее всего — хирургический скальпель.

Или бритва, от себя добавил Забелин и протянул руку кянтарю.

Лезвие бритвы, выскочившее из янтарной ручки, угрожающеблеснуло. Да что там, оно ослепило Забелина идеально наточенным краем.Наверняка он натачивает ее на ремне, старинный дедовский способ. Потом бреетподбородок, а потом полосует горло любовницы. На бритве не было никаких следовжертвенной крови, она сверкала белозубой улыбкой, как звезда сороковых Марика Рокк…Еще бы, отличная сталь, скорее всего — немецкая…

С величайшими предосторожностями Забелин сложил бритву исунул себе в левый карман. В правом лежал “макаров”, и теперь карманыуравнялись.

Вооружившись этими противовесами, Забелин откинул крючок итолкнул дверь. И едва не сбил с ног Пацюка. Тот стоял перед Забелиным вкрасной, не первой свежести рубахе в крупную клетку и спортивных штанах. Худойи несчастный, с запавшими щеками, запавшими глазами и запавшим ртом, похожий нафоторобот всех серийных убийц сразу.

— Что-то вы долго, шеф, — сказал он, тщетнопытаясь заглянуть в ванную, из которой только что вышел Забелин.

Как будто это что-то могло изменить.

— Кровь носом пошла, — соврал Забелин. — Уменя бывает иногда… А я, хоть и старый черт, до сих пор этого боюсь. А ты?

— Нет. Не боюсь.

— Не сомневаюсь.

— В каком смысле? — насторожился Пацюк.

В самом прямом, парень. Да и чего тебе бояться крови, еслиты ее тазами с места на место таскаешь. Да еще по моргам бегаешь. Но ничегоподобного Забелин вслух не произнес. Наоборот, осклабился в приветливой улыбке.

— Тебе привет от Крянгэ. Просил передать, что просотенную помнит.

Кровь прилила к щекам Пацюка, и это тоже не укрылось отЗабелина. Явно смутился, покраснел — интересно, почему? Потому что стыдноденьги не возвращать? Или потому, что Крянгэ застукал его в морге?

— Я тоже помню. — Пацюк посторонился, пропускаяЗабелина в кухню. Но тот даже не подумал пройти. Поворачиваться спиной к типу,у которого и на уме, и в кулаках, спрятанных в карманы, неизвестно что… Этоизвините!..

— Сначала ты. На правах, так сказать, хозяина…Кухнябыла самой обыкновенной. Холодильник у окна, стол у стены, несколько навесныхшкафчиков, несколько давно вышедших из моды чеканок: “Девушка и лань”, “Девушкаи березка”, “Девушка и лунный свет”. В окружении одинаковых, как патроны к“АКМ”, девушек можно было немного расслабиться. Слава богу, хоть здесь нетникакого намека на присутствие покойной. Однако будь его, забелинская, воля, онприсовокупил бы к трем чеканкам еще две: “Девушка и таз с кровью”, “Девушка иопасная бритва”. И снабдил бы их соответствующим артикулом.

Сам же Пацюк опасным не выглядел. Во всяком случае, покаразливал по чашкам странную жидкость наглого, ярко-рубинового цвета.

— Это что такое? — удивился Забелин.

— Каркадэ, — пояснил Пацюк. — Цветочный чай.Очень полезный. Вам сколько сахару?

— Три. Нет, четыре.

Забелину предстоял серьезный разговор, который мог кончитьсячем угодно. А перед “чем угодно” никогда не помешает накачаться дармовойглюкозкой.

Пока Пацюк заправлял забелинский чай сахаром, следователькрутил головой, изучая возможное поле боя. В кухне не особенно развернешься исостязания по вольной борьбе не проведешь — слишком тесно. Так что,вооружившись пистолетом и спрятав бритву, он до некоторой степени себя обезопасил.Никаких ножей в обозримом пространстве, никаких утюгов, паяльников,напильников, штопоров; никаких подсвечников и канделябров. И отбившихся от рукпестиков для картофельного пюре.

Можно приступать.

Забелин отхлебнул широко разрекламированный Пацюком каркадэ(оказавшийся на поверку самым обыкновенным компотом, в котором плавалискукоженные тельца каких-то цветов) и ласково, по-отечески, улыбнулся:

— Да, брат… Лицо у тебя не того. Не внушает оптимизма…

— Вы уже говорили об этом, — напомнил Пацюк.

— Что-то припоминаю. Часто тебя так накрывает?

И снова мочки пацюковских ушей вспыхнули, а на глазанавернулись слезы. Забелин сильно подозревал, что — крокодиловы.

— Не часто, — выдавил из себя Пацюк. — Редко.Никогда такого не было.

— Я сенную лихорадку имею в виду, — уточнилЗабелин.

— Я тоже. — Лихорадочный румянец переместился смочек на щеки.

— А ты что подумал? — продолжал донимать Пацюкаследователь.

— Про сенную лихорадку… подумал.

— Тебе отлежаться надо. А не по моргам шастать. Кстати,ты что там делал?

Пацюк открыл было рот, снова закрыл его и ничего не сказал.Только волосы у него зашевелились. Именно зашевелились, издавая какое-тостранное, едва уловимое ухом шипение. Забелин завороженно наблюдал за каплейслюны, приклеившейся к уголку пацюковского рта. Наверняка почище серной кислотыбудет. Сейчас сорвется и упадет. И тогда прости-прощай чистенький пластмассовыйстолик. Прожжет до основания.

Но до порчи мебели дело не дошло. Пацюк слизнул слюну,судорожно дернул кадыком и спросил, глядя прямо в глаза Забелину:

— Вы зачем пришли?

— Кетотифен принес. И пиво, — Забелин достал изкармана плаща, который так и не снял, упаковку таблеток и маленькую бутылку.

— И все?

— Не все. Еще вот это.

Торжественный момент явления народу бывшей Главной Уликинаступил. Забелин отогнул рукав и легко сдернул с запястья часы “Командирские”.С трогательной гравировкой на внутренней стороне: “Егору от папы”. Нопередавать часы по назначению Забелин не спешил. Он повертел механизм в руках,поднес к уху и даже потряс им в воздухе.

Прямо перед носом Патока.

— Твои? И надпись имеется: “Егору от папы”.

— Мои. — Как ни странно, Пацюк не выказал никакихпризнаков беспокойства. — А я-то думал, что наконец от них избавился.