Мартин Блейзер стал одним из лидирующих сторонников точки зрения, гласящей, что в настоящее время наши бактериальные гости становятся менее разнообразными и что это уменьшение микробиома вредно.

Исследователи из Университета Торонто обнаружили, что оставаться худым в 1980-х было легче. Изучив данные о диетах и упражнениях десятков тысяч людей с начала 1970-х, они увидели, что сегодня люди кажутся более полными, чем их предшественники, даже если они едят столько же и занимаются такой же активной деятельностью. Одно из объяснений этому заключается в том, что сегодня человек лишен кишечных бактерий. Крупное исследование европейских микробиальных генов указывает, что менее разнообразный микробиом связан с тенденцией к тучности[266].

В то же время команда из Калифорнийского университета в Сан-Франциско выяснила, что лактобациллы — другие бактерии, которыми мы засоряем наши тела, — предотвращают синусит, предположительно оттесняя более вредные, приводящие к воспалениям носовых пазух. Доза антибиотиков может уничтожить эти бациллы и, как ни парадоксально, вызвать болезненные инфекции.

Наиболее отвратительный пример связан с лечением кишечных бактерий Clostridium difficile. Врачи столкнулись с возрастающей необходимостью борьбы с бактериями, вызывающими тяжелую и кровавую формы диареи и парализующую боль в области живота, практически убивающими 30 000 американцев в год[267]. Болезнь зачастую обусловлена длительным лечением антибиотиками, очищающими желудок от обычных бактерий, а это и позволяет Clostridium difficile захватить его. Возможно, нет ничего удивительного в том, что эти бактерии все больше становятся устойчивыми к антибиотикам.

Открытие практически чудотворной методики лечения, естественно, поначалу состояло из историй из практики, затем рандомизированных исследований, которые были заброшены, так как лекарство оказалось настолько эффективным, что было бы неэтично не заниматься лечением контрольной группы. Лечение, о котором идет речь, называлось трансплантацией фекальной микробиоты. Так можно вежливо назвать смешивание экскрементов здорового человека с небольшим количеством соленой воды и введение этого раствора в очевидное отверстие пациента. Восстановление при этом происходит быстро, практически повсеместно и зачастую требует лишь одной клизмы[268].

В настоящее время врачей и исследователей интересует, что еще можно лечить фекальными бактериями. Например, нейрохирурги обсуждали возможность использования Enterobacter aerogenes, распространенной в фекалиях бактерии, в лечении глиобластомы — разновидности смертельной опухоли мозга. Если хирурги поместят бактерию в мозг, иммунная система отреагирует самым безжалостным образом и атакует инфекцию. «Абсцесс мозга можно вылечить, глиобластому нет», — сообщил один хирург представителю New Yorker[269]. Это отчаянная и невероятно спорная авантюра. Однако основная мысль, что некоторые бактерии могут делать для нас много хорошего, получила широкое признание.

Так почему наши бактерии пропадают? Наиболее очевидной жертвой считается рутинное использование антибиотиков. Эти мощные спасающие жизнь лекарства необходимо оставить для серьезных бактериальных инфекций, но они зачастую применяются при малейших проблемах, ошибочно назначаются при вирусных инфекциях, против которых они не работают. Зачастую применяются даже для набора веса животными, которых мы едим. В качестве второго фактора можно выделить, что наше окружение стало более стерильным благодаря частому использованию чистящих средств, антисептиков для рук и других веществ очистки. Мы даже можем не осознавать, что некоторые из этих процессов стерилизации работают[270]. Например, одна исследовательская группа обнаружила, что системы кондиционирования в больнице фильтровали многие безвредные бактерии и что на их место приходили опасные патогены.

В-третьих, этот процесс можно объяснить и ростом операций кесарева сечения, с помощью которых сегодня рождается практически треть американских детей. Младенцы получают богатую среду микробов от своих матерей, но эта передача происходит не в материнской утробе, как можно было ожидать, а через родовые пути (если дети проходят через них). Это может объяснить приводящий в замешательство факт, что дети, рожденные с помощью кесарева сечения, чаще страдают от астмы и аллергий. Это также объясняет загадочное поведение Роба Найта, микробиального эколога, чья дочь родилась с помощью экстренного кесарева сечения в 2012 году. Обеспокоенный, что его ребенок не получил бактерии при рождении, профессор дождался, пока врачи и медсестры выйдут из комнаты, а затем начал тереть младенца салфеткой, смоченной в вагинальной жидкости своей супруги, чтобы колонизировать на кожу дочери материнские микробы. Это было рискованно: наука Дикого Запада в стиле Барри Маршалла. Но профессор Найт теперь проводит контролируемое исследование примерно той же техники с детьми, рожденными путем кесарева сечения в Пуэрто-Рико[271].

Наконец, существует простой факт, что наш микробиом наследуется частично, переходя от матери к дочери. Отсюда следует, что если одно поколение истончит хаотичное разнообразие микробиома из-за антибиотиков и антисептиков, последующее поколение появится с менее разнообразной основой[272].

Стоит признать, что эти идеи уже стали модными. Много чуши теперь говорят шарлатаны и продавцы йогуртов с пробиотиками, стремящиеся продвигать «здоровую микрофлору». Подобной вещи не существует, скорее, есть широкий ряд здоровых микробиомов. У людей может быть абсолютно разная микробиота, при этом полностью здоровая: биологическая структура одного и того же человека может стремительно меняться изо дня в день. Конечно, употребление грязной пищи может вызвать заболевания, а антибиотики спасают жизни многим. Необходимо найти баланс, над которым мы по-прежнему усердно работаем[273].

Первые уроки новой науки о микробиоме поразительно гармонируют с тем, что мы уже обнаружили: если вы пытаетесь контролировать сложную систему, подавляя или отбрасывая части, которые кажутся незначительными, можете увидеть, что эти части, наоборот, окажутся важными.

Если вы все больше понимаете, что хаос делает природные системы более здоровыми и устойчивыми, может ли то же самое быть верным и в отношении искусственно созданных систем вроде районов, городов и стран, в которых мы живем?

Джейн Джекобс, писатель-урбанист и активист, привела убедительные доводы в пользу многообразия в своей книге «Смерть и жизнь больших американских городов», где описала «ежедневный балет Хадсон-стрит» в районе Нью-Йорка под названием Гринвич-Виллидж, в котором жила.

«Мы можем вычурно называть это формой искусства городов и уподоблять ее танцу, — писала Джекобс. — Не бесхитростному синхронному танцу, когда каждый выбрасывает ногу в одно и то же время, кружась в унисон и кланяясь, а замысловатому балету, где солисты и кордебалет — это различные части, чудесным образом подкрепляющие друг друга»[274].

Джейн Джекобс объясняла, что именно разнообразие этого городского балета заставляет его работать. По утрам владельцы открывают свои магазины, а дети идут в школы. Стильно одетые клерки выходят из домов и ловят такси, которые привезли инвестиционных банкиров к югу от центра, чтобы затем ехать на север. После утреннего часа пик улицы заполняются матерями и домохозяйками, местными рабочими, которые отправляются за кофе или на ланч. После обеда дети благополучно играют на тротуаре, а с приходом сумерек люди собираются в ярко залитых светом залах пиццерий и баров. Поскольку в районе много жителей и достопримечательностей, он всегда забит людьми, но никогда не переполнен. И это делает Хадсон-стрит приятным, безопасным и харизматичным местом, которое притягивает.