— Да вы… вы просто домостроевец какой-то!

— Не совсем верное определение. Скорее, пуританин. Но только в вопросах, касающихся женского пола. Так что можете быть абсолютно спокойной на предмет наших отношений. Они будут исключительно деловыми.

Глеб завелся неизвестно отчего. «Наверное, устал… — подумал он раздраженно. — Слишком много информации — в том числе и неприятной — пришлось переварить за два дня». А еще его злила отчужденность Дарьи, которая ни разу даже не соизволила улыбнуться, пока они обсуждали план действий. «Тоже мне, цаца!» — бушевал он в душе.

Мысленно приказав себе успокоиться, Глеб посмотрел на часы и поторопился включить телевизор. Там как раз шли городские новости.

— … А теперь переходим к новостям криминальным. — Молодая неопытная дикторша с каменным лицом судорожно сглотнула. — Вчера в своем доме был убит выстрелом в голову почетный гражданин города Тверской Никита Анисимович. Как полагает следствие…

Глеб не спускал с девушки глаз, но старался делать это незаметно. Он весь напрягся и даже затаил дыхание, словно был на охоте и взял на прицел крупного зверя.

Едва дикторша назвала фамилию Тверского, лицо Дарьи стало белее мела.

Постоялый двор, куда определили Граевского, был совсем захудалым. В предназначенной для него комнатушке по стенкам ползали полчища клопов, и шляхтич проклял все на свете, пытаясь уснуть. Утром, весь искусанный насекомыми-кровопивцами, он вышел на довольно просторный двор, где первым делом разделся до пояса и натер тело снегом. Только так можно было избавиться от зуда после укусов клопов.

Удивительно, но после такой процедуры Граевский вовсе не замерз, а даже согрелся. Кровь по жилам побежала с немыслимой скоростью, и когда шляхтич натянул рубаху и накинул на плечи меховой кунтуш[126], ему даже стало жарко. Впрочем, на улице было не морозно, так как зима уже начала поворачивать на весну. Даже солнце, которое уже оседлало крыши изб, светило по-весеннему ярко, и казалось, что сугробы обсыпаны бриллиантовой пылью.

Граевский осмотрелся. Под тесовым навесом на толстых столбах находилась коновязь, где с десяток лошадей уныло жевали сенную труху вперемешку с соломой. Там же стояли сани, возле которых с неприкаянным видом слонялся мужичок в рваном кафтане и войлочном колпаке. Чем он занимался, было непонятно; возможно, сторожил хозяйское добро, а может, просто вышел опохмелиться свежим утренним воздухом, потому что от него несло перегаром за версту.

Немного поодаль стояла небольшая кузница с продавленной снегом крышей. Угрюмый кузнец, косая сажень в плечах, ковал строптивую лошадь, время от времени покрикивая на своего помощника-подростка, чтобы тот держал ее как следует.

Посреди двора был вырыт колодец с водопоем, и малец-замухрышка наполнял длинные глубокие корыта водой. Колесо, которое он вертел, скрипело так, что Граевский даже поморщился будто от зубной боли. Железная бадья на цепи была тяжеловата для мальца; он кряхтел от натуги, как старец, и ругался нехорошими словами.

По двору ходили куры, деловито ковыряясь в лошадином помете, черный котище пытался поймать шустрых воробьев, которые выискивали в снежном крошеве зернышки овса, а старый сторожевой пес неизвестной породы, высунув лохматую голову из будки, с подозрением посматривал на Граевского, словно уличил шляхтича в недобрых намерениях.

Почувствовав, что холод постепенно начинает заползать под кунтуш, Граевский зашел в избу. Она была достаточно большой, чтобы вместить человек двадцать. Но комнаток — таких, как досталась Граевскому, — было всего две.

Они предназначались не для людей подлого звания. Обычно в них селили иностранцев или богатых русских купцов. Но состоятельные московиты предпочитали останавливаться на постой у знакомых или родственников, так что комнатки чаще всего пустовали. Поэтому они плохо отапливались, и Граевский, которого одолевали клопы, еще и мерз, хотя спал не раздеваясь.

Что касается голи перекатной на худых лошаденках, то такие мужички обычно проезжали мимо постоялого двора, держа курс на лежавшие возле большака выселки, где можно было переночевать у такого же бедолаги, как сам. Конечно, там, кроме куска черствого хлеба и охапки сена для лошади, ничего найти нельзя было, но и копейку лишнюю с постояльца не сдерут.

Поэтому на постоялый двор обычно заворачивали люди среднего достатка, которым потраченный на такие нужды алтын-другой не мог пробить большую брешь в их финансовом состоянии.

Большую часть избы занимало просторное помещение с огромной русской печью. Здесь было тепло и уютно. На полатях вдоль стен еще почивали постояльцы и двое слуг Граевского, и замерзший шляхтич уселся на скамью возле самой печи, которую уже растопили. Глядя на языки пламени, шляхтич погрузился в безрадостные думы.

Не доезжая Александровской Слободы кромешники Елчанинова передали шляхтича под опеку стрельцов, а сами вместе с обозом и Даниилом Левшиным исчезли в неизвестном направлении. Определив поляка на постой, стрелецкий старшина наказал ему под страхом казни никуда с постоялого двора не отлучаться.

Это было совсем скверно, потому что на постоялом дворе не кормили, а ближайший кабак находился в полуверсте. И теперь Граевский не знал, что ему делать и как долго придется ждать аудиенции у великого князя Московии.

Неожиданно во дворе послышались громкие начальственные голоса, дверь избы отворилась, и в помещение вошли двое мужчин. Первый из них — по виду главный — был одет в шубу, второй, ростом пониже и с узким лицом прожженного пройдохи, кутался в худой кафтан, но на пальцах у него были перстни немалой цены.

— Это ты, что ли, польский купец? — грубо спросил тот, что был в шубе.

Граевский мигом подхватился на ноги, низко поклонился и ответил:

— Да, ваша мосць. Я есть поляк и зовут меня Криштоф Граевский.

— Афанасий Нагой, — буркнул московит. — А это, — указал он на своего тщедушного спутника, — дьяк Ерш. По каким делам приехал?

— По торговым, ваша милость.

— Ой ли? — Нагой впился в лицо Граевского острым взглядом. — А не литовский ли ты лазутчик?

— Что вы, как можно?! — всполошился Граевский. — Я есть польский купец и приехал торговать.

— И где твои товары?

— У меня их, прошу пана, отобрал пан Елчанинов. Вместе с обозом. — И поторопился добавить: — До выяснения…

— Елчанинов? — Нагой смешался. — Ну это… м-да… Ежели так…

— Он сказал, что доложит обо мне великому князю, — немного осмелел шляхтич. — Я дожидаюсь здесь высочайшей аудиенции.

— Долго ждать придется, — хмуро осклабился Нагой. — Царь-батюшка занят. Ему ли дело до каких-то купчишек. Однако же наш разговор не закончился. Ну-ка, Ерш, скажи ему.