костяшками пальцев по его горловине, и я замечаю, как вздрагивает у него кадык. Это прикосновение к платью кажется мне настолько интимным, что я едва не отвожу взгляд. Тоже это почувствовав, Тия берет отца за руку:

– Я знаю, как ты по ней тоскуешь, папочка.

Оуэн поднимает на нее глаза, словно только сейчас вспомнив, что здесь его дочь. Высвободив руку, он смотрит на меня:

– Такие вполне подойдут, – бормочет он и, вновь поднеся ко рту стакан, залпом осушает содержимое. – Спасибо, мисс Руссель.

Он поворачивается, чтобы уйти, но Тия снова хватает его за руку:

– Пап, а в маминой гардеробной не найдется каких-нибудь платьев для Солин? У нее совсем нет никаких нарядов – если не считать того, что в коробке, а его она не сможет надеть, пока не вернется Энсон.

Оуэн резко выдергивает от нее руку:

– В какой еще коробке?

– Ну, в той, что она привезла с собой из Франции. – И девочка поворачивается ко мне с улыбкой до ушей: – В той, где она хранит все свои секреты.

Оуэн неуклюже поворачивается обратно:

– Коробка с секретами?

Я улыбаюсь Тие:

– Это наша с ней маленькая шутка. Небольшой девчоночий секрет.

– Мы ведь будущие сестры, папочка!

Мистер Перселл становится заметно жестче.

– Уже девятый час, Синтия. Тебе пора в постель.

Тия слегка поникает, однако нисколько не противится и, подхватив новые свои платья, выскальзывает в коридор. Оуэн закрывает за ней дверь, и комната внезапно начинает навевать мне клаустрофобию.

– Моя дочь к вам сильно привязалась.

– Она такая милая девочка! И так похожа на своего брата.

– И все же она совсем не то, что ее брат.

– Разумеется, нет, – тихо отвечаю я, плохо представляя, к чему он клонит.

– У Синтии очень быстро возникают привязанности, и, к сожалению, она не всегда разборчива в своем выборе. В этом она как раз очень похожа на брата: набрасывается на нечто такое, что впоследствии не оправдывает его доверия. И ни один из них даже не задумывается о том, что это может причинить страдания.

Уязвленная, я смотрю на него в упор:

– Вы считаете, что я желаю страданий вашему сыну?

– Я вас не знаю, мисс Руссель. И совершенно не представляю, чего именно вы хотите.

– Я люблю вашего сына, мистер Перселл. И хочу стать его женой.

– В этом я ничуть не сомневаюсь, – сухо отвечает он. – По крайней мере, в последнем заявлении. Потому-то у меня и нет ясного представления о ваших намерениях.

Меня вдруг поражает мысль, что каким-то образом я всегда это предвидела: что его подозрения рано или поздно выплеснутся наружу. И тем не менее от этих слов у меня все холодеет внутри.

– В чем вы меня обвиняете?

– Я вас ни в чем не обвиняю. Я просто пытаюсь понять. Мало того, что мой сын решает от меня сбежать и пойти в Красный Крест вместо того, чтобы поступить на службу в Военно-морской флот Соединенных Штатов, где, вообще-то, ему и место. Так он еще и усложняет дело, присылая мне вас – бывшую швею, ставшую помощницей у санитарки, чьего имени я до сих пор ни разу от него не слышал и которое едва способен произнести, – и присылает мне письмо, уведомляя о предстоящей свадьбе. Не находите ли вы, что все это как-то чересчур скоропалительно? И кому-то такая поспешность очень на руку?

Кровь приливает к моим щекам, пульс резко учащается.

– По-вашему, мне на руку было сбегать из Парижа, когда мне чуть ли не на пятки не наступали гестаповцы? Оставить свой родной дом? Оставить Энсона?

– Зато это привело вас в Штаты, разве нет?

На меня накатывает волна тошноты, и комната внезапно идет кругом. Я судорожно сглатываю подступивший к горлу едкий ком.

– Я приехала сюда, потому что это дом Энсона. Потому что здесь его семья, и мне хотелось, чтобы, когда мы поженимся, и вы, и Тия стали и моей семьею тоже.

– А ваши родители? Где они?

– Моя мать умерла в прошлом году.

– А отец?

Я касаюсь пальцами висящего у меня на шее медальона и вспоминаю об Эрихе Фриде, гадая, как и Maman, о том, что с ним случилось.

– Я не знаю, – тихо отвечаю я. – Быть может, в одном из фашистских лагерей. Или уже умер.

Он резко прищуривается:

– Вы что, еврейка?

Я вижу, что эта мысль его совсем не радует, и ловлю себя на том, что дико этому рада.

– Мой отец был евреем. Однако не только евреев нацисты отправляют в лагеря. Любой, кто восстает против них, попадает под угрозу ареста.

– Все это меня на данный момент не беспокоит, мисс Руссель.

– Конечно, в этом я не сомневаюсь. А вот Энсона беспокоит. Вот почему он до сих пор там – чтобы остановить то, что творится.

Он смотрит на меня со смесью презрения и раздражения:

– Тем, что разъезжает по Парижу с какой-то тряпкой на руке – вместо того чтобы по-настоящему сражаться?

Такое его пренебрежение меня сильно удивляет. Я уже открываю рот, чтобы защитить дело Энсон, но вовремя спохватываюсь. Вместо этого я вскидываю подбородок и открыто встречаю его взгляд.

– Вы действительно настолько невысокого мнения о своем сыне, мистер Перселл? Потому что он не служит сейчас где-то на корабле, который может в любой момент взорваться? Вы разочарованы тем, что он не сможет вернуться домой с полной грудью орденов – или их не доставят вам в коробочке? Но я думаю иначе. Война научила меня тому, что настоящие герои бывают очень разные – и мало кто из них может похвастаться сияющими значками, пришпиленными на груди.

Сильно покачнувшись, Оуэн в глумливом приветствии воздевает свой стакан:

– Красивые слова. И довольно… трогательны. Однако в конечном итоге имеет значение то, что мы делаем, мисс Руссель. Тот след, что останется после нас. И Перселлы всегда с большим вниманием относились к тому, какую славу мы после себя оставляем. Наша фамилия неизменно служила синонимом респектабельности, чести и надежности. А мой долг – сохранить это для будущих поколений, сберечь наши традиции. И все это непосредственно касается моего сына.

– Почему вы никогда не называете его по имени?

– Что? – прищуривается Оуэн.

– Когда вы о нем говорите, то упоминаете его исключительно как «мой сын» или «брат Тии» – но никогда не называете по имени. Энсоном.

– Я упоминаю его так, как сам считаю нужным. Это мой сын. И я не для того лез из кожи вон, поднимая его на ноги, чтобы он мог запросто швыряться своей жизнью из-за первой приглянувшейся ему красотки. Ему еще надо закончить учебу, а после окончания университета я привлеку его к своим планам.

– И эти планы не включают женитьбу?

Он заглядывает в стакан, побалтывая в нем тающий лед.

– Я полагаю, будут включать – в какой-то момент его жизни. Но когда это время придет, мой сын женится на женщине, которая будет знать, как способствовать его успеху.

– Почему вы решили, что я не буду этому способствовать?

– Наш образ жизни, мисс Руссель, подчиняется весьма специфическим правилам. И среди нас не место тому, кто эти правила не приемлет. Моя задача – заставить вас это понять.

Когда до моего сознания доходит смысл его слов, я словно покрываюсь липким потом. То есть он открыто сообщает мне, что решительно не намерен одобрить нашу свадьбу с Энсоном. От внезапного головокружения розы на обоях начинают плыть по кругу. Я опускаю взгляд и хватаюсь за бюро, чтобы не упасть. В глазах у меня слезы, в горле – застывший плач.

– Вы написали ему, да? Сообщили, что не одобряете его выбор. Вот почему вы спрашивали меня, не получала ли я от него письмо. Не потому, что вы за него тревожитесь. А потому, что ожидаете, что он мне напишет и порвет со мной. – Оуэн молчит, но я и сама вижу, что не ошибаюсь. – Вы собираетесь поставить его перед выбором, – тихо добавляю я. – Или вы, или я.

– Жизнь – это выбор, мисс Руссель. И я намерен сделать все, чтобы мой сын совершил мудрый выбор.

– А что будет, если он выберет меня, а не вас?

На его губах появляется тонкая, неприятная, не предвещающая ничего хорошего улыбка, от которой у меня по спине пробегает холодок.

– Как долго вы знакомы с моим сыном? Месяцев шесть-семь? А я знаю этого юношу всю его жизнь. Он всегда питал слабость к тем, кто отбивается от стада. В этом отношении он – как его мать. И тоже вечно загорается то одной идеей, то другой. И все же воспитан он был так, что знает, чего от него ждут. Возможно, он забыл об этом, находясь во Франции, но, как только вернется, непременно вспомнит. – Улыбка исчезает. Оуэн ставит на бюро пустой стакан и поворачивается, чтобы уйти. – Вас он точно не выберет.

Пока он удаляется за дверь, я стою, застыв на месте и задержав дыхание, после чего стремглав кидаюсь в ванную и извергаю ужин.