Я думаю, что можно убедиться в полном соответствии с фактами, что вопрос о диктатуре был поднят независимо от Филоненко и что позиция этого вопроса в Ставке не была известна ему в полной мере. К сожалению, консультации генерала Корнилова с Крымовым и другими военными участниками заговора, похоже, до сих пор совсем не разъяснены следствием. В то же время я убежден, что практическая часть этого рискованного предприятия точно обсуждалась с таким умным человеком, как Крымов, и что среди заговорщиков, вероятно, можно найти настоящего инициатора этого дела. Опираясь на материалы, известные мне, я считаю, что самым активным сторонником в Ставке, если не инициатором идеи индивидуальной диктатуры, нужно признать самого Корнилова.

Все обстоятельства последних консультаций о диктатуре, проведенных 26 августа, похоже, указывают на то, что Филоненко, вероятно, сказал правду, когда в моем кабинете утверждал, что только после того, как он оказался перед фактом неизбежного провозглашения единоличной диктатуры Корнилова, он выдвинул контрпредложение о коллективной диктатуре как о меньшем зле. Он говорил правду. В любом случае следствие твердо установило, что этот план возник 26 августа на совещании между Корниловым, Завойко, Аладиным и Филоненко; и исходя из всех данных дела Корнилова, версия Филоненко — единственная из тех, что мне удалось найти, которая дает объяснение этого неожиданного изменения плана действий. Но даже рассказ Филоненко не открывает те мотивы, которые вынудили генерала Корнилова согласиться на такие изменения в форме диктатуры. Не ясно, убедил ли на самом деле Филоненко Корнилова, что его план более целесообразен, или, нуждаясь в тот вечер по той или иной причине в согласии Филоненко, генерал Корнилов лишь на время сделал вид, что Филоненко его убедил. Я скорее предположил бы последнее, потому что едва ли возможно вообразить, что генерал Корнилов не понимал всей абсурдности такого квартета диктаторов, состоящего из Корнилова, Керенского, Савинкова и Филоненко! Я просто думаю, что в тот вечер Корнилов не особенно интересовался формой диктатуры, поскольку он понимал или, по крайней мере, чувствовал, что в день после государственного переворота окончательное решение будет принадлежать ему — тому, кто останется у власти.

Что же до степени участия в заговоре самого Филоненко, то я скорее склонен думать, что он, так же как, например, Лукомский, был втянут в дело в самый последний момент; его поставили перед фактом, и он повязал себя своей хвастливой болтливостью. Впрочем, вполне возможно, что тщательное судебное расследование могло бы раскрыть, что Филоненко был глубоко замешан в заговоре. В любом случае очень трудно выяснить роль Филоненко в Ставке, потому что, с одной стороны, поведение его весьма скользкое, а с другой стороны, отношение к нему в Ставке было весьма изменчивым. То он persona grata у Корнилова, то его едва терпят рядом с ним, то его приказывают арестовать, а то ему дают специальный поезд, чтобы он выехал в Петроград. Как утверждают свидетели, он то нападал на меня, то уверял, что без меня невозможно ни одно правительство. То он настаивал на отставке Лукомского, то обсуждал вместе с ним и Корниловым состав будущего кабинета, в котором требовал для себя пост министра иностранных дел, и лишь на худой конец «соглашался» выступать как министр внутренних дел. Насколько я помню, Лукомский писал, что во всех своих отношениях с Корниловым Филоненко проявлял полное согласие со всеми планами генерала и часто говорил, что идет с ним рука об руку, и в то же время Филоненко в Ставке «не доверяли».

Даже об аресте Филоненко существуют две версии. В соответствии с одной, он сам попросил, чтобы его арестовали, поскольку «как представитель Временного правительства он должен быть на его стороне, хотя он всем сердцем симпатизирует Корнилову». Согласно другой версии, «заметив полную перемену в Филоненко и принимая в расчет обстоятельства, генерал Корнилов объявил, что он задерживает его в Ставке». Что же происходило? Утром 27-го, получив мою телеграмму об отставке Корнилова, в кабинете последнего собрались Лукомский, Завойко, Аладин и Филоненко. Они обсуждали создавшееся положение, когда в ходе разговора Филоненко заявил, что ему нужно выехать в Петроград, куда он был вызван. Завершив разговор, Корнилов и Лукомский покинули кабинет и вместе вышли. Сразу же после этого из кабинета в вестибюль вышел Завойко и сообщил присутствующим, что «Филоненко только что попросил, чтобы его арестовали». С другой стороны, Лукомский при встрече с Трубецким сказал ему, что «с Филоненко взяли слово не покидать это место». Сам Филоненко положительно утверждает, что это не он попросил, чтобы его арестовали, но что он был задержан Корниловым, и это произошло во время утреннего разговора в кабинете Корнилова. То, что Лукомский подтверждает слова Филоненко, свидетельствует о том, что версия последнего более правдоподобна.

Ну так что же заставило Завойко представить Филоненко в образе унтер-офицерской вдовы из гоголевского «Ревизора», которая, как сказал местный губернатор, сама себя высекла? Почему роль Филоненко в Ставке кажется такой скользкой и изменчивой? Почему, послав 27 августа из Ставки в Петроград телеграмму о необходимости сохранения за Корниловым поста Верховного главнокомандующего и о том, чтобы прийти с ним к соглашению, Филоненко, добравшись до Петрограда, издал воинственную прокламацию против Корнилова? Из-за нехватки достаточных улик я не могу дать определенного ответа. В любом случае поведение Филоненко в Ставке как комиссара Временного правительства настоятельно требует судебного расследования, и я не чувствую никакого раскаяния из-за того, что хотел арестовать его.]

Шабловский. Продвижение Филоненко по службе происходило благодаря его личным качествам или он просто был протеже Савинкова?

Керенский. До того как Савинков повстречался с ним во время отступления и операций на Юго-Западном фронте, Савинков очень мало знал его. По крайней мере, я помню, что перед тем, как его назначили в армию, Филоненко представил меня Савинкову, и в то же время Савинков позднее сказал мне, что он очень плохо его знал. Филоненко был одним из тех молодых военных, которые много сделали для организации в армии комиссариатов и для отправки на фронт комиссаров, которые действовали там не только путем убеждений, но и лично участвовали в сражениях. Это были «комиссары личного примера». Он сам проявил огромное мужество в операциях 8-й армии во время наступления и выходов из боя. Очевидно, там, на фронте, Савинков и Филоненко подружились. Позднее, когда назначение Корнилова сделалось неизбежным, в свете его «странностей» я захотел назначить Савинкова в качестве верховного комиссара при нем. Дальше этого я не пошел. Однако Савинков сказал, что будет более правильно назначить комиссаром Филоненко, поскольку последний привык к манерам Корнилова,