Я решил, что этот разговор недопустим сам по себе, не говоря уже о том факте, что любой может предположить, что Филоненко имеет какие-то причины, чтобы говорить так, поскольку он является представителем правительства у Верховного главнокомандующего. Следовательно, я нашел, что невозможно дольше задерживать его на службе. Сначала я даже хотел арестовать Филоненко, но позднее отозвал приказ ввиду позиции, которую по этому вопросу занял Савинков. Я решил, что это можно сделать позже с таким же успехом, и ограничился пока тем, что приказал ему немедленно освободить свой пост.

[Филоненко прибыл в Петроград из Ставки в ночь на 28 августа. Рано утром 29-го ко мне зашел В. Т. Лебедев (бывший заместитель министра морского флота, которого я 28 августа назначил помощником генерал-губернатора Петрограда). Он казался сильно встревоженным и сказал мне, что вместе с полковником Багратуни (начальником штаба Петроградского военного округа) слышал, как Филоненко в разговоре с Савинковым использовал совершенно недопустимые фразы. Я приказал арестовать Филоненко. Вскоре после этого мне позвонил Савинков и попросил меня либо арестовать его вместе с Филоненко, либо допросить обвинителей Филоненко в присутствии нас обоих. Тогда я распорядился, чтобы Лебедева, Багратуни и Филоненко вызвали в мой кабинет, где все они появились примерно в 11 утра. Продолжение, которое я процитирую, — из самого точного рапорта, сделанного В. Т. Лебедевым в газете «Воля народа» № 145:

«А. Ф. Керенский обратился к нам следующим образом: „Я собрал вас вместе, господа, по следующей причине: В. Т. Лебедев сказал мне, что в его докладе Б. В. Савинкову М. М. Филоненко использовал следующую фразу: `Но я продолжал защищать наш план: Корнилов и Керенский как два столпа диктатуры`. Вы это подтверждаете, полковник Багратуни?“

„Да, я подтверждаю это“, — ответил полковник Багратуни.

„А вы, М. М. Филоненко?“

„Да, я сделал такое замечание“.

Затем М. Филоненко рассказал, что после прибытия В. Н. Львова он обсуждал с Корниловым план диктатуры в форме Совета обороны, составленного из следующих людей: генерал Корнилов, А. Ф. Керенский, Савинков и он. Он обсуждал этот план, чтобы противодействовать вероятности единоличной диктатуры Корнилова, которая в противном случае стала бы неизбежной. Премьер был совершенно ошеломлен таким признанием.

„Как могли вы, верховный комиссар Временного правительства, вести такие переговоры с Корниловым! Кто уполномочил вас делать это? Генерал Корнилов теперь и в самом деле может сказать, что его косвенно ввели в заблуждение“.

Филоненко пытался доказать, что он выдвинул свой план в противовес планам заговорщиков; что нельзя было терять время и, наконец, что этот разговор велся в духе частных отношений и личной дружбы.

„Для генерала Корнилова вы были верховным комиссаром, и этот ваш разговор был разговором между верховным комиссаром и Верховным главнокомандующим. Вы появились перед генералом Корниловым как представитель Временного правительства, которое, между прочим, не уполномочивало вас делать какие-либо заявления“.

Когда Савинков и Филоненко указали, что по сути такой же план Совета обороны был предложен Временным правительством, А. Ф. Керенский ответил: „Никогда, никогда! Поднимался и рассматривался вопрос об образовании Совета обороны (скорее, военный кабинет, а не Совет обороны) внутри самого Временного правительства, для сосредоточения в его руках обороны всей страны, по примеру Англии. Но никогда никому не приходило в голову, что генерал Корнилов, подчиненный Временному правительству, может вообще войти в этот Совет. Между тем вы, будучи комиссаром Временного правительства, обсуждали с генералом Корниловым без ведома правительства планы директората, в который должны были войти три человека, не являющиеся членами Временного правительства: вы сами, Б. В. Савинков и генерал Корнилов. А один человек, который представляет собой часть Временного правительства, а именно я, ничего об этом не знал!“

В результате разговора А. Ф. Керенский сказал, что он рассматривает действия М. М. Филоненко как, мягко говоря, бестактные и что он считает невозможным для последнего продолжать какую-либо политическую работу.

Я со своей стороны заявил, что не считаю поведение М. М. Филоненко в Ставке преступным.

Филоненко согласился подчиниться решению А. Ф. Керенского и отказаться от любого участия в политической жизни страны; в то же время Савинков защищал правильность поведения Филоненко и пытался пояснить его признание таким образом, что А. Ф. Керенский несколько раз поправлял его словами:

„Мы, все трое — я, В. Т. Лебедев и полковник Багратуни, — слышали, что говорил Филоненко. Он сказал нечто совсем другое“.

Поскольку Савинков продолжал настаивать на том, что действия Филоненко были правильны, и выражал солидарность с ним, премьер предложил передать все это дело Временному правительству, что, впрочем, Филоненко отклонил, заявив, что он предпочитает подчиниться решению А. Ф. Керенского».

Ближе к вечеру того же дня Филоненко был официально отправлен в отставку. Как я указывал ранее, поведение Филоненко в Ставке используется как одно из трех доказательств моего тайного сговора с Корниловым. Правда, генерал Алексеев прямо сказал, что вопрос о выступлении Корнилова обсуждался с Керенским через Савинкова и Филоненко. Я уже говорил о Савинкове, к которому мне все еще приходится возвращаться; но когда дело касается Филоненко, я думаю, что сцена в моем кабинете служит достаточно убедительным доказательством того, что у меня через Филоненко никаких обсуждений не было, и я больше не буду касаться этого вопроса.

Между тем признание Филоненко очень важно самом по себе, поскольку совпадает с соответствующими показаниями генерала Корнилова и с его хьюгсограммой от 27 августа. Если добавить их к свидетельствам Трубецкого, Лукомского и некоторых других, то можно получить точную картину изменений, которые претерпел план диктатуры в штабе, а также свидетельство того, по чьей инициативе вообще был поднят этот вопрос. Разговор Корнилова с Филоненко о диктатуре состоялся 26 августа. Заявление, касающееся диктатуры, однако, было сделано Корниловым В. Н. Львову 24-го. В тот день Савинкову было дано фиктивное согласие не посылать Крымова с Дикой дивизией в Петроград, и в то же день эта дивизия по специальному приказу и с генералом Крымовым во главе двинулась на Петроград. В соответствии с признанием самого генерала Корнилова в разговоре со Львовым, он объявил о необходимости введения диктатуры по собственной инициативе. О прибытии Львова в Ставку и отъезде из нее Филоненко позже узнал от Завойко и Аладина, которые нанесли ему визит. Из телеграфного разговора от 27 августа по аппарату Хьюгса и из соответствующих показаний Корнилова и Филоненко можно установить, что вплоть до самого вечера 26 августа предполагалось введение единоличной диктатуры Корнилова. В показаниях не было данных ни подтверждающих, ни опровергающих участие Филоненко в каких-либо консультациях по вопросу о диктатуре до вечера 26 августа. Нет никаких указаний и на то, что Филоненко внезапно изменил свою точку зрения на этот вопрос, когда он 26 августа поддержал коллективную диктатуру. Следовательно, Филоненко нельзя признать инициатором введения индивидуальной диктатуры, безотносительно его роли в Ставке.