жизни у нас и среди нас». Это были слова, которых евреи не слышали больше тысячелетия. Нельзя не заметить в этих словах влияния Рейхлина, столь благородно заступившегося за евреев. Правда, Лютер хотел приветливым обращением привлечь евреев на сторону христианства; но эти побочные соображения не могут быть поставлены в укор Лютеру, который весь жил своим христианским идеалом. Напротив, многие пылкие евреи видели в этом восстании Лютера против папства падение христианского учения и триумф иудаизма. Три ученых еврея пришли к Лютеру, чтобы обратить его в иудейство. Духу тогдашнего времени (не исключая и католических кругов) не соответствовали более убийства или преследования евреев из религиозных побуждений. Несмотря на все насмешливые возражения софистов, несомненно, что в каждую определившуюся историческую эпоху создается дух времени, которым невольно все проникаются. Чисто человеческие элементы во время движения гуманистов и в начале реформации (прежде чем она одичала, вследствие богословской схоластики и доктринерства), сделались крупной силой и заставили смолкнуть требования церкви. Этому духу времени должны были платить дань даже самые ярые мракобесы. С сожалением смотрел один сановник церкви (епископ Садоле из Карпентра) на это изменение направления умов, происшедшее па его глазах, и выразил свое недовольство в следующих словах: «Я не утверждаю, что все должно устроиться с прежней строгостью (дело идет о преследовании евреев). Я ясно вижу, что это противно духу времени. Наши нравы не переносят преобладания Божественного над человеческим»). Экзальтированные умы среди евреев основывали на этом неожиданном перевороте и особенно на потрясениях, пережитых папством с его идолопоклонническими реликвиями и изображениями, самые смелые надежды на близкое падение Рима и приближение мессианского времени избавления.

Но более полезной, чем для еврейского племени, оказалась реформация для еврейского учения. До того времени пренебрегаемое всеми, оно к началу реформации вошло в моду. Рейхлин выразил лишь скромное и благое пожелание о том, чтобы в немногие немецкие университеты были на время приглашены учителя еврейского языка. Благодаря его рвению Рейхлин опубликовал также сочинение о еврейских ударениях и укреплявшемуся сознанию, что Библия, без знания еврейского языка, останется книгой за семью печатями, князья и университеты буквально гонялись за учителями еврейского языка и основывали особые кафедры не только в Германии и Италии, но и во Франции и Польше. Легкая, смеющаяся классическая муза, которая отвлекала сердца от церковных форм, стала все более оттесняться, и её место заняла серьезная, еврейская матрона. Юноши и зрелые мужи не стеснялись собираться вокруг евреев, у которых они могли бы научиться еврейскому языку. Благодаря этому, возникли простые и сердечные отношения между еврейскими учителями и христианскими учениками, конечно, к ужасу и огорчению чрезмерно-благочестивых с обеих сторон, а также многие предрассудки исчезли. Главным учителем христиан был филолог немецкого происхождения, Илия Левита (род. в Нейштадте близ Нюрнберга около 1469 г., ум. в 1549 г.). Этот бедняк, которого не оставляла постоянная забота о насущном хлебе, положил начало знанию еврейского языка. Разграбление Падуи повело его через Венецию в Рим, где его принял в свой дом (как это было уже упомянуто) кардинал Эгидио де Витербо с целью поучиться у него еврейской грамматике и кабалистике; в его доме Илья Левита прожил с семьей свыше 10 лет. Не только Эгидио, но и другие высокопоставленные христиане были его учениками, напр., Жорж де Селв, епископ Лавора, французский посланник, который столь-же отличался ученостью, сколь и государственной мудростью, и многие другие. Защищаясь от упреков чрезмерно-набожных раввинов, Левита указал на то, что его христианские ученики все без исключения друзья евреев и будут способствовать их благу, а также на то, что он обучает их лишь невинному еврейскому языку, но не посвящает их в глубину еврейской литературы; это оправдание не совсем соответствовало действительности. По поручению своего покровителя, Эгидио, он обработал части еврейской грамматики на еврейском языке, которые были переведены на латинский язык учеником Рейхлина, Себастианом Мюнстером. Илия Левита не обладал особенно глубоким умом и потому не сделал никакого открытия в учении о строении еврейского языка; он рабски следовал системе кимхидов, так как не знал лучших предшественников. Достоинства его учебников заключались лишь в том, что он располагал всей сокровищницей библейских слов, педагогической способностью и талантом ясного изложения. Он, правда, не пошел дальше элементарной грамматики, но это вполне удовлетворяло тогдашния потребности. Только одним своим замечанием Левита сказал новое слово. Вопреки твердой вере того времени, что знаки гласных весьма старинного происхождения и вместе с Библией являются частью синайского откровения или, во всяком случае, введены уже со времени Эзры, он утверждал, что эти знаки весьма недавнего происхождения и даже не были известны в эпоху Талмуда, ибо они были излишни, когда язык жил полной жизнью. Можно представить себе, какую бурю вызвало это мнение Левиты, которое одним ударом опрокинуло глубоко вкоренившееся заблуждение. Ортодоксы стали вопить, что своим утверждением Левита подрывает весь иудаизм. Поэтому Илия Левита был не очень любим своими единоверцами и вращался более в кружках христианских ученых, что, конечно, вызвало новые упреки со стороны ортодоксов и неприятные последствия для его потомков.

Во всяком случае, он был не единственным учителем, преподававшим христианам еврейский язык и литературу. Как до него Овадия Сфорно давал Рейхлину уроки еврейского языка, так и одновременно с Левитой этим занимались Яков Мантин, а также Авраам де Балмес, врач и лингвист. Последний подверг еврейский язык более философскому разбору, проник глубже в формы и образования языка, чтобы в кажущихся произвольностях и случайностях отыскать закон необходимости. Но сочинение Балмеса не встретило такого одобрения, как учебники Илии Левиты, ибо оно было глубже и потому не столь доступно; кроме того автор часто отвлекался, опровергая систему кимхидов.

В христианском мире с небывалой экзальтацией увлекались еврейским языком. Книгопечатни настолько были уверены в хорошем сбыте, что издавали старые и новые еврейские грамматики даже в таких городах Италии и Германии, в которых не было еврейских жителей. Все хотели учиться еврейскому языку, хотели понимать еврейскую литературу. Несколькими годами раньше знание еврейского языка было для представителей церкви роскошью или же пагубным злом, граничившим с ересью; благодаря же реформации, оно стало одним из необходимых элементов богословской учености. Сам Лютер обучался еврейскому языку, чтобы глубже вникнуть в смысл Библии.

Всего поразительнее был этот идейный переворот во Франции. Руководящий парижский университет большинством голосов осудил на сожжение «Глазное зерцало» Рейхлина, защищавшее Талмуд и еврейские писания. Не прошло с тех пор и шести лет, как в Париже была создана кафедра еврейского языка и появилась еврейская книгопечатня. И тот самый духовник короля Людовика, Гильом Гакине Пти,