– След на голове от удара можете записать на счет ее бывшегомужа, – наугад предложил Данила и с удовлетворением заметил, что женщинавздрогнула и покраснела. – Ну, хотел я у нее кошелек отобрать, и слегка нерассчитал силу.

– А в машину ты меня засунул, чтобы кошелек удобнеедоставать было?

– Угу. А вообще-то нет. В машину я тебя положил, чтобыудобнее было экстренную помощь оказывать! Ты ведь без сознания валялась, тебенужно было помочь. Что ж я, не человек, что ли?

Он нагло ухмыльнулся ей в лицо и подумал, что еще пара минут– и он добьется своего: она на него бросится. А затем эти двое измолотят его пополной программе, особенно старший, тот, что приезжал в Голицыно: угрюмыйздоровенный мужик, владеющий неизвестными Даниле единоборствами, стриженый,накачанный – похоже, все-таки никакой не сыщик, а бывший уголовник изспортсменов. «Надо было приложить его палкой там, на острове, – мелькнулок голове у Прохорова. – Чтоб пару-тройку ребер сломать. Жаль, неприложил». Второй, веселый лохматый светловолосый парень лет двадцати шести,казался Даниле куда менее опасным, хотя временами, когда он ловил на себехолодный взгляд внимательных серых глаз, его охватывало сомнение и вбезобидности второго.

Данилой Прохоровым поначалу, когда его только привезли в этусветлую квартиру, заваленную книгами и фотографиями, овладело отчаяниеобреченности. Именно от этого на него снизошла бесшабашность, позволявшая бодроогрызаться на все вопросы красивой измученной тетки, которая чего-то иликого-то очень сильно боялась – впрочем, не его. Сперва он еще лелеял надеждупереубедить ее, заставить отказаться от расследования, но после первых же минутдопроса понял, что уговорами ничего не добьется. Данила ощущал это интуитивно,поскольку хорошо чувствовал женщин, и сейчас он отчетливо видел, что перед нимодержимая. Одержимые встречались ему нечасто, но вполне достаточно для того,чтобы Прохоров мог сделать для себя некоторые выводы. Одним из них был:«Никогда не спорь с одержимой».

Он и не стал спорить. Придя в себя, он принялся еепровоцировать – то расчетливо, то подчиняясь внутреннему чутью, надеясь, чтоона выйдет из себя и проговорится. Все женщины в ярости становятся болтливыми,это он наблюдал не раз. Американка разъярится, и тогда он узнает, кто же онатакая и чего хочет. А узнав, решит, что ему предпринять дальше и что ейсказать.

В одном Данила был уверен – рассказывать ей правду он нестанет, даже если его будут пытать.

– Что ты собирался со мной сделать? – наклонилась кнему Виктория. Помада на ее губах давно смазалась, и в уголке осталсяскомканный розовый след.

Данила Прохоров смотрел на нее, а в памяти его вставаладругая женщина. Нежная синева ямки на шее, пересохшие губы в крохотныхтрещинках – темные, как поздняя черешня, влажный от пота завиток волос подушной раковиной... Будь оно все проклято, он никогда не избавится от этогонаваждения!

Эта, в кресле напротив него, была самкой – сильной, хищной,опасной, как скорпион... Он подумал о том, что ничего не добился бы от нее, аубить, конечно, не убил бы – кишка у него тонка для такого дела. Ради Танюши онприкончил бы любого, но не беззащитную же бабу... Даже и скорпионшу.

Баба что-то говорила с холодной улыбкой на изогнутых губах,а он ничего не слышал: в ушах у него звучал стон, Танин стон, от которого он немог избавиться вот уже много лет. С того самого дня...

Тогда он увидел Татьяну с братом случайно: возвращалсялетним жарким днем с купания и, разглядев издалека знакомую фигуру, покакому-то неясному побуждению скользнул в заросли, чтобы не заметили. Онипробежали мимо, и что-то в ее лице заставило его пойти за ними.

Следить оказалось легче, чем он ожидал, потому что девушкани разу не обернулась. Лишь на берегу, когда ее слабоумный брат пошел вперед,посмотрела на дорогу, но Данила был настороже и метнулся за дерево. Тогда,рассмотрев ее, он окончательно понял, что дело нечисто: не просто так они сЛешкой отправились купаться на Курешу.

Он дождался, пока они переправятся на остров, а затем поплылза ними следом. Пловец Прохоров был отличный, и ему не понадобилось искатьдоску, чтобы оказаться на другом берегу. Любопытство разбирало его все сильнее,и, едва выбравшись на песчаную отмель, он побежал по следам, ощущая себя гончейсобакой и даже, кажется, чувствуя запах недавно прошедшей здесь девушки.

Но когда он подкрался к яме – дождавшись, чтобы Таня ушла,оставив брата одного, – то в нос ему ударил совсем другой запах. Запахкрови и смерти.

Данила не особенно испугался. Скорее оторопел в первыесекунды, но затем, поняв, что здесь произошло, пришел в себя и стал ожидатьразвития событий с мрачным любопытством. Значит, Танькин дурачок угробил рыбакаи привел сюда сестру, чтобы показать, что он натворил? И что же станет делатьнаша нелюдимая красотка?

Когда Прохоров понял, что, то едва не присвистнул, и в душеего поднялось чувство, похожее на уважение. Он наблюдал из-за кустов, какТатьяна ушла, как вернулась с лопатой, как закапывала тело, и неслышно исчез сместа происшествия лишь тогда, когда она начала маскировать могилу. ДальнейшееДанилу не интересовало.

Смерть незнакомого человека не волновала его, он воспринималее с философским спокойствием: любому могло не повезти, и лежал бы сейчас вяме, присыпанный тонким слоем земли... О слабоумном он тоже не думал: убил иубил, что с дурака взять? Но мысли его неотрывно кружились вокруг Татьяны, ивечером, не выдержав, Данила отправился к дому девушки.

Он не мог сказать самому себе, зачем туда идет. Доносить нанее Прохоров не собирался, и все произошедшее рассматривал исключительно спозиции собственной выгоды, а какую выгоду он мог извлечь из знания, что Танькапокрывает своего младшего брата? Но когда он увидел ее, провожающую родителейна вечерний автобус, то сердце у него забилось чаще: он понял, как можноиспользовать ситуацию, и его охватило злое предвкушение торжества.

Он едва дождался, когда она вернется домой. Проникнуть в ихсад было делом нескольких секунд, и Данила замер у двери, размышляя, как лучшепоступить: войти в дом или вызвать ее во двор... В доме был дурачок, которыймог помешать, и это останавливало Прохорова – тем более что Данила виделпоследствия его гнева. Стучаться в окно ему тоже не хотелось: девчонка моглапопросту не выйти, увидев его.

Размышляя о том, что же ему придумать, Прохоров окончательностал воспринимать происходящее как увлекательную игру с такой ставкой, радикоторой стоило бы сыграть и в более опасные игры. Воспоминание о нанесенномдевчонкой оскорблении подогревало его, а мысль о том, что ему предстоит,будоражила воображение. Он почти собрался постучать, но тут его колебанияразрешились сами собой: хлопнула дверь, и Татьяна показалась на крыльце.

Ему даже не пришлось заманивать ее в сарай: она сама зашлавнутрь, сжимая в руках какую-то тряпку. Когда Данила скользнул следом за ней ина секунду заслонил собой тусклый вечерний свет, синим прямоугольником падающийв вязкую черноту сарайного нутра, она обернулась и вскрикнула. И тут жеспрятала за спину то, что было у нее в руках.