— Нина, ты уверена, что хочешь рожать здесь? — спросила Мэгги, когда Анна оставила их вдвоем. — Тебе не кажется, что было бы лучше, если бы ты поехала к нам? Мы были бы счастливы тебя принять, ты же знаешь. Мне тяжело думать, что ты потеряла Ричарда и отца ребенка, а здесь тебе даже не с кем поговорить…

— Анна потеряла Ричарда и мать, она бы просто не поняла.

— Наверно, ты права, — нерешительно произнесла Мэгги. — И ты останешься здесь какое-то время после родов?

— Я останусь, пока не кончится война. Необязательно в этом доме — Анна намекнула, что они с Джереми планируют пожениться в течение года, — но не исключено, что я останусь в Челтнеме. — Она достала из кармана конверт. — Я написала письмо Фрэнку с просьбой сообщить поверенному, что я не буду продлевать аренду брайтонского дома, когда кончится срок. — Она попросила его еще кое о чем — если что-то случится с ней, открыть ее металлическую шкатулку с письмами и уничтожить письма Гарри, а также ее письма к нему, которые ей вернул майор Джоунз.

— Ты вообще не собираешься возвращаться в Брайтон?

— Я вернусь только для того, чтобы проследить за упаковкой вещей, когда для этого придет время. — Она прислушалась и, убедившись, что в холле никого нет, добавила: — Ко мне снова приходил капитан Стюарт. Он знает о Гарри, я уверена, они читали наши письма.

Мэгги выглянула в окно. Шел дождь, и сад выглядел уныло.

— Англичане могут быть очень злыми, — заметила она. — Есть в нас немало настоящей жестокости.

— Я написала Руби, сестре Гарри — три письма в разное время, чтобы хоть какое-нибудь дошло, — и дала ей твой адрес, чтобы Анна не увидела ее ответного письма. Когда оно придет, позвонишь мне и скажешь, что она пишет?

— Конечно.

— Последнее время я много думаю о будущем, Мэгги. Я еще точно не знаю, но, когда война кончится, я, наверно, поеду к Кате в Ниццу. У Анны скоро будет собственная семья — ей будет не до меня. А из Ниццы я, может быть, отправлюсь в Австралию.

— Что?.. — Мэгги уставилась на нее в изумлении.

— Это еще только разговоры, но Катин муж считает, что им следует уехать в Мексику, а моя тетя со своей семьей поселилась в Канаде. — Она попыталась улыбнуться. — Если я уеду в Австралию, мы окажемся разбросаны по всему свету.

— Уедешь жить! — Глаза Мэгги затуманились слезами, и она быстро отвернулась. — Я и подумать не могла… Знаешь, как я буду скучать по тебе, а?

Нина знала, и ее решимость чуть было не поколебалась. Но Европа — и впрямь кладбище без конца и края, ребенку здесь не место.

Джереми принес книгу «Удивительная флора и фауна Тихого океана», которую обещал показать Нине. Сидя рядом с ней, он раскрыл книгу у себя на коленях.

— Тут есть глава об Австралии. — Он перевернул страницы. — Смотрите… — Он показал на иллюстрацию с деревом. — Гляньте-ка на эти цветы — «ёршик», «лапа кенгуру». Какие образные названия! Прямо как из детской книжки. — Он улыбнулся такой непосредственной улыбкой, будто и сам был ребенком.

— Как вы думаете, как там в Австралии? Каково было бы жить там? — Нина теперь стала так же медлительна в мыслях, как и в движениях.

— Как в раю, по-моему. Там еще столько неизведанного! Это одна из величайших радостей в ботанике — столько всего еще предстоит открыть. — Он перевернул страницу, и они стали разглядывать животных. — «Поразительное сумчатое», — прочел он вслух подпись под иллюстрацией с кенгуру. — А вот утконос. Когда первые колонисты послали в Англию заспиртованный образец, здешние зоологи решили, что это мистификация.

Внизу страницы была еще одна иллюстрация: «Коренной житель. Аборигены живут сегодня точно так же, как жили наши предки много тысяч лет назад». С фотографии на них глядел старик — темнокожий, с длинными седыми волосами и бородой. В его глазах была печаль.

— А попугаи — длиннохвостые, волнистые, какаду… Разве не великолепные птицы?

Красно-синий попугай был в точности таким же, какого Нина видела в пабе на Флит-стрит. Застигнутая врасплох, она быстро отвернулась и смахнула выступившие на глазах слезы.

— Нина, дорогая… — Джереми положил книгу на пол и взял ее руки в свои. — Если тебе нужно поговорить, если я чем-то могу помочь… Я знаю, как трудно бывает порой не разувериться в Христовой любви и сострадании…

В комнату вошла Анна, но, увидев их, остановилась.

— Что случилось?

— Нина немножко расстроилась. Я как раз собирался сказать ей, как замечательно, что она приехала в Челтнем. Очень хорошо, что в такое время вы с ней будете вместе. — Он выпустил руки Нины.

— Да, — отозвалась Анна, — мы очень рады, что ты с нами. — Она села на стул напротив них. — Нина, ты нервничаешь из-за полицейского расследования, да? Я и сама на этот счет беспокоюсь, нам ведь ничего не сообщают. Давно собираюсь написать им, поинтересоваться, как двигается дело. Джереми, дорогой, поможешь мне с письмом? Мы должны обратиться к офицеру, ведущему следствие. Нина, как его звать?

— Не знаю.

Джереми наморщил лоб:

— Капитан военной полиции… Он был на похоронах, но ушел, в дом уже не вернулся. Капитан Стерлинг, что ли. Ему-то и надо написать.

— Так мы и сделаем, — решила Анна. — Нина, так его зовут Стерлинг?

— Я точно не знаю, говорить со мной приходили несколько офицеров. — Ее пальцы нащупали браслет со скарабеями. — До родов осталось совсем немного, и я не хочу думать обо всем этом. Фрэнк с ними свяжется, я попросила его разобраться со всеми моими делами…

— Но как же, Нина… — начала было Анна, но Джереми остановил ее.

— Это не горит, — вкрадчиво заверил он, а потом поднял книгу и осторожно положил ее Нине на колени. — Можешь оставить себе, Нина. А мы пока не станем писать в Брайтон, если тебя это расстроит.

_____

Закутавшись в шаль, Нина закрыла утренний номер «Таймс», в котором сообщалось, что мятежники взяли штурмом Зимний дворец и Керенский бежал. Наконец-то Россия выйдет из войны.

Сидеть на скамейке в беседке было холодно. Сад уже оделся в золото и багрянец, а через несколько недель будет стоять голый, мертвый. Фэй переслала из Брайтона три письма, и Нина без интереса глядела на лежащие на столе конверты. Первое письмо было из банка, второе от Лидии Барнс, а третье — без обратного адреса и надписанное незнакомым почерком. Его-то она и вскрыла первым. Вместо письма внутри оказалась скверно напечатанная на серой бумаге листовка. Некоторые абзацы были подчеркнуты синими чернилами.

«Гомосексуализм — это тайное оружие Германии, которое разрушает британскую нацию изнутри. Людей, слабых в нравственном отношении, немецкие агенты обрабатывают, превращая в педерастов и лесбиянок — извращенных «женщин», часто обнаруживающих симптомы помешательства и неврастении, каковы, например, потерявшие всякий стыд дамочки, именующие себя суфражистками. Своим порочным, гнусным поведением эти немецкие прихвостни и дегенераты подрывают моральный дух нации. Признаки морального разложения очевидны для тех, кто умудрен жизнью (но не пресыщен ею), другие же часто спрашивают в страхе: «Как нам распознать тех, кто скрывает свою порочность под личиной достойного образа жизни?» Ответ прост: не бойтесь посмотреть трезвым взглядом на всяких пацифистов, фабианцев, социалистов, суфражисток, интернационалистов и евреев — среди них, в их зловонных клоаках, обязательно найдутся извращенцы и вырожденцы. В низших сословиях тоже процветают эти пороки, ибо там полно людей, больных венерическими болезнями, слабоумных и нравственно распущенных. Именно по этой причине педерасты из высших слоев общества часто любят наведываться в переулки и подворотни городских трущоб, где их ждет богатый ассортимент извращенных удовольствий…»