— Если ты из фэйри, прочь!

Они качали его, кидая в ночь, где обитает нечисть, где ждут, припав к земле, козни незримого мира. Мэри держала лопату, а женщины раскачивали мальчика, и он качался, как висельник в петле, качался, дрожа под их руками. И едва они опустили его на землю, как Мэри, отшвырнув лопату, схватила его, подняла, укутала в свой платок эту липкую дрожащую нагую плоть, всю в мурашках от холода, и потом, сидя у очага и прижимая мальчика к теплой своей груди, она чувствовала, как биение этого странного, нечеловеческого сердца становится все слабее, замедляется, становясь все тише, покуда ухо не перестало различать его вовсе.

ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ ПОСЛЕ ТОГО, как Нэнс приняла у Бриджид неподвижного, бездыханного младенца, она вернулась к хижине Линчей с корзиной вероники.

После тех родов Бриджид являлась ей каждую ночь, грудь Нэнс словно тоже распирало молоко, которое некому было сосать. Проснувшись в тревоге, ворожея испуганно озиралась и спешила в лес за молочаем, вероникой и водяным крессом и всякой травой, что способна облегчить телесные мучения несчастной.

В долину она добралась, когда первый утренний свет, пробившись сквозь дымку, разлился над вершинами гор. Подойдя к двери Линчей, она постучала. На стук вышел Дэниел с воспаленными от бессонницы глазами.

— Чего тебе? — хрипло спросил он.

В ответ Нэнс молча показала на корзинку.

— А это еще зачем?

— От болей. Трава такая.

— Ей не травы нужны, — сказал Дэниел и, скрестив руки, встал в двери.

Нэнс попыталась заглянуть в дом, но он заслонил ей обзор.

— Ты свое дело тут уже сделала, Нэнс.

— Дозволь мне походить за твоей женой, Дэниел.

— Она еще не очистилась в церкви.

— Знаю. Дозволь мне посмотреть ее. Я могу ей помочь.

— Еще паслена дашь, да? — криво усмехнулся Дэниел. Наклонившись к Нэнс, он тяжелым взглядом уставился прямо ей в глаза. — Ведь говорил же я тебе, что на килин она ходит, к фэйри, а тебе хоть бы хны — ничегошеньки не сделала! А теперь вот сынок мой — в могиле!

Нэнс стойко выдержала его взгляд.

— Такое случается, Дэниел, уж поверь. И винить тут некого. Мы сделали что могли, право слово. Так уж устроен мир. На то воля Божья.

Дэниел потер небритый подбородок, голубые глаза его глядели хмуро.

— Кто поручится, что не ты убила моего сына своим пасленом?

— Паслен ей помог заснуть, только и всего!

— Это только слова.

Нэнс вскинула голову:

— Я прожила долгую жизнь, Дэниел. А скольким детям помогла на свет родиться, и не сосчитать. Неужели ты думаешь, что, когда жить на этой земле мне остается всего ничего, я детоубийцей заделалась?

Он засмеялся, в утреннем сумраке смутно виднелся пар от его дыхания.

— Ну да. Умеешь ты отвертеться.

— Так позволишь мне ее полечить?

— Говорю тебе, Нэнс: над ней еще не прочли очистительной молитвы. Ведь ты сама вечно о духах твердишь. Так почему не боишься, что она осквернит тебя нечистым дыханием? Ведь грех деторождения еще с нее не снят.

— Молитва — дело священника. А я пришла как повитуха.

— Ну да, повитуха. Хороша повитуха! — Он кивнул в сторону дороги: — Прочь отсюда!

— Можно я хоть травки тебе оставлю?

— Прочь! — Крик его гулко разнесся в тихом утреннем воздухе. С росшего неподалеку ясеня вспорхнула стайка скворцов.

Бросив на него опасливый взгляд, Нэнс опустила на землю корзинку с травами.

— Ты припарку из этого сделай, — начала она, но не успела договорить: Дэниел пинком отбросил корзинку. Он тяжело дышал, щеки его пылали от ярости.

Нэнс замерла, сердце вдруг сбилось с ритма. Она уставилась на свои ноги, на пожелтевшие ногти.

Воздух между ними искрил от напряжения. Ни он, ни она не двигались.

Тихо скрипнула дверь, и оба повернулись на звук. В дверном проеме стояла всклокоченная Бриджид — бледное лицо и темная спутанная грива волос. Бриджид бросила долгий взгляд на Дэниела, и Нэнс уловила: что-то пробежало между ними. И тут же, не сказав ни слова, Бриджид вернулась обратно в дом и закрыла за собой дверь.

— Я могу ей помочь, — повторила Нэнс.

Дэниел постоял, не поднимая головы, а затем прошел к тому месту, куда отлетела корзинка. Нэнс глядела, как, наклонившись, он собирал вывалившиеся из корзинки в грязь травы и неловко пихал их обратно в корзинку. И, вытерев руки о штаны, протянул корзинку Нэнс.

— Ступай домой, Нэнс.

— Может, сам дашь ей травки?

— Прошу тебя, Нэнс, ступай домой.

— Твое дело только вымыть их да сделать припарку.

— Нэнс, Христом Богом прошу: ступай домой!

У Нэнс пересохло в горле. Молча, стараясь не встречаться глазами с Дэниелом, она повернулась и побрела прочь.

Мальчик и вправду переменился, но не такой перемены ждала Нора. Каждое утро затемно, еще петух не пропел, она спросонок ощупью выбиралась из своего покойчика, чтобы постоять над спящей девочкой и подменышем. Кутаясь в куртку Мартина, она стояла над раскладной лавкой, вглядываясь в лицо спящего ребенка. И каждое утро он, казалось, не спал и не бодрствовал, а словно дремал с приоткрытыми глазами. Иногда он шевелился, но не дергался, как раньше, — он либо лежал неподвижно, либо по нему пробегала жутковатая дрожь, точно по кроне осины под ветром. Нора разглядывала его рот, пытаясь понять, просто ли он приоткрыт спросонок или это страшная зевота фэйри. Иногда изо рта показывался язык, и сердце Норы колотилось от предвкушения: вот сейчас мальчик заговорит.

Однажды утром Нора, стоя над лавкой, уже было решила, что наперстянка подействовала и в дыхании мальчика слышится речь, но тут, зевая, проснулась Мэри.

Она сжалась при виде склонившейся над ней Норы:

— Ох, как вы меня напугали!

Нора села на корточки возле мальчика, придвинув ухо к самому его рту.

— Мне почудилось, будто он произнес какое-то слово.

Мэри села в постели, растрепанная после сна.

— Вы слышали, как он говорит?

— Не то чтобы говорит, но звук какой-то слышала. Дыхание. Будто что-то шепчет.

С минуту они прислушивались, но вялые губы Михяла оставались неподвижны.

— Его опять стошнило ночью.

— Стошнило?

Девочка указала на стоявшее возле лавки ведро. Там в грязной воде плавала тряпка.

— Он весь в рвоте был и обмочился. — Она придвинулась ближе, озабоченно нахмурив лоб: — Дрожит он.