Печально, но фактически про все наше общество можно сказать, что оно поглощено процессом скатывания вниз по социальной лестнице. Мы называем этот процесс пролетарским дрейфом – предполагая, что такое обозначение напомнит о тенденции, характерной для развитых индустриальных обществ: неумолимо затягивать все пролетарской стилистикой. Похоже, пролетарский дрейф неизбежно сопровождает массовое производство, массовые продажи, массовые коммуникации, массовое образование; среди некоторых симптомов – списки бестселлеров, кинофильмов, которые, по ожиданиям, понравятся почти всем (за исключением умных, чутких и тонких), торговые центры, а также стадное паломничество к интеллектуальной и культурной пустоте штатов «солнечного пояса». Пролетарский дрейф – это еще одно обозначение того, что Блумберг называет «говард-джонсонизацией Америки». «Особенность нашего времени в том, что заурядные души, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду», – пишет Ортега-и-Гассет в «Восстании масс»116. В результате этого процесса вино жизни (the wine of life), как отмечает Дональд Бартельм, превращается в «энергетический напиток» – можно считать это усеченной осовремененной версией более раннего наблюдения Эзры Паунда: механическое пианино стремительно вытесняет лиру Сафо. Все они говорят о пролетарском дрейфе.

Свидетельства пролетарского дрейфа повсеместны. Откройте журналы и газеты. Серьезные исследователи истории пролетарского дрейфа зафиксируют важную примету: исчезновение в 1940-х годах таблицы с оглавлением с первой страницы журнала «The Atlantic» и замену ее «картинкой». Почему это произошло? Наш оппонент мог бы возразить – дескать, прежняя аудитория, ожидавшая другого языка, вымирает или теряет зрение по причине старости, а приходящая ей на смену молодежь образована совсем иначе. Разглядывание газет позволяет подметить и другие свидетельства пролетарского дрейфа. Антрополог Марчелло Труцци, изучая американские газеты в 1972 году, обнаружил: если двадцать лет назад только в 100 из 1750 ежедневных газет содержались колонки с астрологическим прогнозом, то теперь их стало 1200. Или почитайте объявления в «The New Republic» (прежде это был журнал, аудиторию которого, даже по оценкам рекламодателей, составляли либералы, скептики, атеисты, интеллектуалы и убежденные отрицатели). И вот что мы читаем в этом журнале в 1982 году:

В другом объявлении, адресованном «новой» аудитории «The New Republic», подразумевается, что, поскольку читатели окончили американскую школу, они не способны справиться с простыми арифметическими действиями. В качестве совершенно необходимого костыля им предлагается

ТАБЛИЦА ЧАЕВЫХ. Карточка под размер вашего бумажника для вычисления 15% чаевых. Цена 1 доллар

Компания Rithemics, город Тилламук, штат Орегон

Дрейф аудитории «The New York Times» в сторону пролетаризации, который, безусловно, учуяли рекламодатели, можно оценить по странице дорогих объявлений в четверть страницы. Взять рекламу пряжки для ремня: «Памятная пряжка для ремня с американским орлом» изображает орла на фоне гор – на такую польстятся разве что разудалые деревенские ковбои или подростки. В объявлении уточняется: «Пряжки будут отчеканены ограниченным тиражом», продаваться будут только в течение года, «после чего нераспроданные будут уничтожены». Такая риторика очень напоминает объявления, обращенные к аудитории «Popular Mechanics», падкой на разного рода «коллекции». И вот теперь они адресованы – и нам остается явственно отдавать себе в этом отчет, ибо бизнес есть бизнес – брокерам, высшему руководству различных фондов, президентам университетов, ученым, докторам и юристам. Трудно найти более убедительную иллюстрацию для пролетарского дрейфа. Разве что другое объявление, вышедшее через четыре дня после скандального объявления о «памятной пряжке» в «The Times», – в некогда неприкосновенном лондонском литературном приложении к «The Times». Этот еженедельник прежде строжайшим образом следовал принципам языковой педантичности и задавал высочайшую словесную планку. И вот что он пишет теперь:

ЧИТАТЕЛИ ЛИТЕРАТУРНОГО ПРИЛОЖЕНИЯ К «ТАЙМС» ВКЛЮЧАЮТ ИЗДАТЕЛЕЙ, ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ АКАДЕМИЧЕСКОГО СООБЩЕСТВА И ВСЕХ, КТО НЕ ЧУЖД МИРА ЛИТЕРАТУРЫ

Пока неплохо, если не считать опущенного артикля перед «The Times». Мы могли бы счесть это корректорской опечаткой, если бы не продолжение:

Поэтому оно является идеальным средством массовой информации, в котором вы можете размещать объявления о вакансиях на высшие руководящие позиции, а также позиции в редакциях печатных изданий

Аналогичные свидетельства пролетарского дрейфа бросятся вам в глаза, и если вы заглянете в ближайший книжный магазин. Дело не столько в том, что теперь тут продают календари, постеры с забавными котятами, поздравительные открытки и бумажные игрушки. А в том, что сама продажа книг теперь служит идеальной иллюстрацией к первому закону Роджера Прайса: «Если этого не хочет каждый, то этого не получит никто». Вы привыкли, что можете запросто заказать любую книгу и примерно через неделю забрать ее в ближайшем книжном. Уже нет – привычку можно оставить в прошлом. Сегодня с этим такая морока, что на подобный поступок пойдут разве что самые напористые. Сетевые книжные магазины (а остались ли сегодня другие?) не только затребуют с вас 2 доллара за каждый заказ, но нередко попросят еще и оплатить половину заказа вперед. Они, конечно, пытаются замаскировать эти неудобства, выдумывая новые наименования тому, что прежде называлось «заказом»: дабы подчеркнуть редкость и сложность процедуры, они называют ее теперь «специальным заказом». Что сразу придает ему звучание преувеличенное, сопряженное с повышенными сложностями, на грани возможного. А результат – очевиден. Покупателей подталкивают послушно примагничиваться к списку бестселлеров и интересоваться только теми вещицами, которые менеджер книжного магазина (то есть торговец книгами, как называли его прежде) сочтет целесообразным заказать в большом количестве. Покупатель быстро усвоит, как глупо будет с его стороны зайти в книжный магазин и спросить что-нибудь вроде: «Есть ли у вас экземпляр “Культуры и анархии” Мэтью Арнольда?» или «У вас есть “Недовольство культурой” Фрейда?». К чему интересоваться такими изысками, если прямо перед вами – заманчиво разложенные штабеля томиков Леона Юриса и Энн Ландерс? Еще одно подтверждение того, что пролетарский дрейф захватил и книжный мир, – в замене «Национальной книжной премии» на «Американскую книжную премию» – слова так коварно близки внешне и столь различны по смыслу. Если «Национальная книжная премия» подразумевала работу неангажированных, интеллектуально авторитетных критиков, отбиравших наиболее достойные произведения, то американским ее близнецом заправляют теперь издатели и рекламщики, маркетологи и сотрудники книжных магазинов – и судят они не по достоинствам книги, а по ее популярности и объему продаж. Два этих фактора – новая практика книжных магазинов оформлять «специальные заказы» и коммерциализация книжных премий – могут показаться незначительными, однако в интеллектуальном отношении их можно сравнить с национальной катастрофой – это простенькая иллюстрация, увидеть подтверждение которой каждый может буквально за углом своего дома, к мрачному наблюдению Ортеги-и-Гассета: «Масса сминает все непохожее, недюжинное, личностное и лучшее». Иными словами, пролетарии, внешне напоминающие неудачников, ухитряются всегда выигрывать. Для Ортеги-и-Гассета, писавшего в 1930 году, нарождавшийся пролетариат представлялся «вертикальным завоевателем», пробивавшимся снизу и осквернявшим священную прежде поляну искусства, культуры и вообще всего сложного и тонкого. Впрочем, время показало, что пролетарий остается там, где он есть, и ничего не покоряет своими завоеваниями. Скорее, верхушка мира проседает вниз, дабы отвечать запросам пролетария, ибо покупательная способность в его руках постепенно все возрастала.